Термин «методика расследования преступлений», наряду с которым впоследствии стали употребляться термины «частная методика», «общая методика» и т.п., по общему признанию, своим появлением в отечественной криминалистике обязан В.И. Громову, который впервые ввел его в оборот в учебнике по криминалистике 1935 г., получил дальнейшее развитие в учебнике 1936 г., а затем и в аналогичном учебнике 1939 г. В последних двух учебниках методике расследования преступлений посвящался самостоятельный раздел*(2). Однако криминалистическая методика имеет длительную историю развития, охватывающую и весь период накопления эмпирических знаний, применяющихся при раскрытии и расследовании преступлений. Она непосредственно связана с историей становления и развития криминалистики как науки.
История криминалистики рассматривается в работах А.И. Винберга, Р.С. Белкина, И.Ф. Крылова, Ю. Торвальда, А.М. Кустова и других ученых. В связи с предметом настоящего исследования особенно хотелось бы отметить работы И.А. Возгрина, который наиболее полно исследовал историю развития криминалистической методики, а также появившиеся в последнее время труды С.Н. Чурилова и Ю.П. Гармаева.
История раскрытия, расследования и предупреждения преступлений непосредственным образом связана с возникновением государства, что подразумевает появление государственных учреждений принуждения (полиции, тюрем и иных пенитенциарных учреждений). Одновременно появляются и совершенствуются средства и методы розыска и изобличения преступников. Так, в законах вавилонского царя Хаммурапи (1792-1750 гг. до н.э.) содержатся упоминания об использовании документов в качестве объектов судебного разбирательства. В Древнеримских Законах XII таблицах (451-449 гг. до н.э.) имеются указания о производстве обысков.
В полицейских и судебных актах Древнего Египта периода власти Птоломеев встречаются подобные схемы описания примет преступников, что является прообразом криминалистического «следственного портрета». Самое древнее подробное описание относится к 238 г. до н.э..
Об использовании следов при раскрытии преступлений упоминается в ст. 44 главы VIII Древнеиндийских Законов Ману (II в. до н.э. — II в.н.э.), ст. 37 Салической Правды (V-VI), ст. 8 Польской Правды (XIII в.) и в других исторических памятниках. Так, например, в указанной статье закона Ману говорилось, что «как охотник ищет след раненого животного по каплям крови, так царю надо обнаружить след дхармы (преступления) посредством расследования». Также имеются сведения и о других средствах и методах раскрытия преступлений.
Названные и иные законы не знали различий между процессуальным и материальным правом. Большинство норм, как сейчас принято говорить, материального права приводилось в непосредственном сочетании с процессуальными нормами, в том числе с первыми описаниями порядка организации розыска и изобличения преступников. Данное положение полностью относится и к развитию отечественного законодательства, которое, как можно судить по известным в настоящее время источникам древнерусского права, содержало рекомендации криминалистического характера, и это дает основание автору сделать обоснованное предположение о существовании уже в древние времена криминалистических методик, точнее — их прообразов.
Известны такие источники древнерусского права, как договоры Руси с Византией и другими странами, первый систематический сборник (свод) русского права — Русская Правда. Так, например, во второй статье договора между великим князем Олегом и византийскими императорами Львом и Александром, который был заключен 2 сентября 911 г., говорилось: «А о головах, когда случится убийство, узаконим так: еже ли явно будет уликам, представленным на лицо, то должно верить таковым уликам. Но ежели чему не будут верить, то пусть клянется та сторона, которая требует, чтобы не верили; и ежели после клятвы, данной по своей вере, окажется по розыску, что клятва дана была ложно, то клявшийся да примет казнь». Эта статья свидетельствует о том, что во времена Олега русское общество при разборе обид и преследовании преступников-иноземцев (византийцев) уже не допускало самоуправства и требовало суда над преступниками, чтобы обиженные представили свои жалобы общественной власти, а не сами вершили суд над обидчиками. Исключением из этого правила можно рассматривать статью пятую договора, в которой говорилось: «При поимке вора хозяином во время кражи, ежели вор станет сопротивляться, и при сопротивлении будет убит, то смерть его взыщется».
Из смысла статьи третьей также следует, что к числу судебных доказательств того времени относились: поличное (признаки раны, пятна и т.п.), клятва или присяга и розыск, возможно, допрос свидетелей. Главным доказательством и основанием обвинения считалось поличное. В этом случае суд решал дело по поступку, каковой есть «на лицо» (обвиняемый в убийстве был признаваем убийцею, ежели труп убитого был ему уликою). Однако и при главном судебном доказательстве закон не отвергал других доказательств. Клятву по закону должен был давать тот, кто отрицал или отводил от себя улики.
Статья 5 договора, хотя и разрешала некоторое самоуправство, преследуя воровство, в то же время запрещала под страхом наказания аналогично воровству насилие, совершаемое кем-либо под видом обыска по подозрению в воровстве: «Ежели по подозрению в воровстве, кто будет делать самоуправно обыск в чужом доме с притеснением и явным насилием, или возьмет под видом законного обыска что-либо у другого, то по русскому закону должен возвратить втрое против взятого».
В статье 12 рассматриваемого договора указано: «между торгующими Руссами и различными приходящими в Грецию и проживающими там, ежели будет преступник и должен быть возвращен в Русь, то Руссы об этом должны жаловаться христианскому царю, когда возьмут такового и возвратят его в Русь насильно». Таким образом, преследование преступников не прекращалось и за пределами русской земли.
Один из первых исследователей древнерусского права Ф.Г. Эверс следующим образом объяснял процесс доказывания преступления (методику расследования), свойственный временам князя Олега: «Чтобы составить верное понятие о праве, действовавшем во времена необразованности, надобно проникнуть мыслью в дух сих времен, надобно начать с тех простых положений, коим должен был руководствоваться общий человеческий смысл в своих первых учреждениях».
По мнению Ф.Г. Эверса, при «основании Государства невозможно сокрушить вдруг, как бы одним волшебным ударом, самовластие частных лиц и с ним тесно соединенное частное мщение, которым до того времени решались все дела племен независимых. Оно исчезает весьма медленно, в течение нескольких столетий, следовательно, еще долго остается могущественным средством к обеспечению себя от оскорблений. Частная месть оскорбленного или родственника все еще остается грозою сильною обуздать злую волю. При таком настроении умов, очевидно, не было нужды обращаться со всяким спором к гражданскому суду. Кроме него оставалось еще одно решительное средство, к коему грубый человек склонен сам от себя, по своей природе. Итак, в те времена не было нужды в таком искусственном судопроизводстве, какое существует в наше время, когда все должно быть решаемо судьей и когда все, даже запутанные дела, должны быть предусмотрены законом. Древние могли довольствоваться весьма простою формою судопроизводства, немногими простыми началами именно потому, что у них вообще немногие дела подлежали суду. Одно из сих простых начал, начало самое первое и очевиднейшее состоит в следующем: «дело должно быть ясно». Так в нашем и многих других Правах достаточно было, когда обиженный носил на себе следы побоев или раны; в таком случае ему верили на слово. Для нас, — продолжает Ф.Г. Эверс, — конечно, представляется весьма странным, что в Древнем Праве так много доверяли истцу; но сия странность, какую мы находим здесь только по отношению к нынешним нашим обычаям, тотчас исчезнет, когда мы рассмотрим внимательно, как думали и действовали в отдаленной древности. …Кто только поступал со мною неправо, тот обижал меня; или он причинял мне телесное оскорбление, или отнимал у меня мою собственность. Почти не было ни одного иска, который бы по содержанию относился единственно к Частному Праву. Итак, само обвинение было уже в некоторой степени оскорблением для обвиняемого, а потому и напрасные обвинения были весьма редки. Ибо кто легкомысленно обвинял другого, т.е. взводил на него выдуманное преступление, тот не только получал отказ в иске, как у нас бывает, но и тотчас между своими соседями и товарищами прослывал злым человеком, которого надобно остерегаться; он делался позором для своих родственников. …Кроме того, лживое обвинение подвергало истца мести обвиняемого и его родственников, даже в том случае, когда бы истец одержал верх пред судьею; и тем более надлежало опасаться сей мести, чем сильнее действовало в те грубые времена чувство претерпленной несправедливости. Итак, чем более теперь было причин, удерживавших человека от учинения ложных исков, тем менее надлежало ожидать их, и, следовательно, тем более должно было верить совести истца. Если он доказывал совершенно известные дела посредством внешних признаков или других улик, то после сего никто уже не думал (а по тогдашним временам без сомнений и очень справедливо) подозревать его в ложном обвинении. Такое подозрение, которое, впрочем, весьма редко могло быть совершенно уничтожено, противно было уже самим правилам вероятности, т.к. обиженному не было ни малейшей выгоды вместо действительного виновника обвинять невиновного, а если бы кто и дерзнул на сею клевету, то в таком случае он подвергался гораздо большей опасности, нежели какую надеялся приобрести выгоду. Посему, — делает вывод Ф.Г. Эверс, — главным, основным правилом всего судопроизводства было следующее положение: «если находятся ясные, очевидные признаки совершения известного дела, то обвинение считается достоверным и более уже ничего не требуется; обиженный тотчас получал удовлетворение, определенное законом». Так, в статье четвертой рассматриваемого договора (911 г.) говорилось: «Ежели кто ударит кого мечом, или прибьет каким либо другим орудием, то за сие ударение или побои по закону русскому да заплатит пять литр серебра. Ежели же учинившее сие не будет иметь достатка, — да отдает столько, сколько может, да снимет с себя и ту самую одежду, в которой ходит, а в остальном да клянется по своей вере, что у него некому помочь в платеже, после чего иск прекращается».
Таким образом, анализ положений договора Древней Руси с Византией позволяет констатировать зарождение криминалистической методики расследования преступлений, и не только в первых законодательных актах, но и в недрах обычного права. Эта тенденция сохранилась и в последующих источниках древнерусского права, в том числе в Русской Правде.
Как известно, Русская Правда существовала в трех редакциях: Краткая, Пространная и Сокращенная. В настоящее время не вызывает сомнений то, что ст. 1-18 Краткой редакции Русской Правды содержат древнейшие по содержанию нормы. Этот комплекс статей условно назван Правдой Ярослава, или Древнейшей Правдой, а статьи 19-40 — Правдой Ярославичей, или домениальным уставом, т.к. служили охраной княжеского хозяйства. Пространная редакция Русской Правды содержит в себе как нормы Краткой редакции, так и ряд других правовых установлений. Историки рассматривают Русскую Правду как свод княжеских законов, источниками которых явились нормы обычного права, княжеские уставы и отдельные постановления. Но до настоящего времени мало изучен генезис Русской Правды, в связи с чем недостаточно исследованы соотношение устного и письменного права при определении основных этапов в истории текста Русской Правды, а также возможности сравнительно-исторического метода в его исследовании. Отсюда следует, что вопросы, связанные с адекватным отражением в нормах права (Русской Правде) сложившихся общественно-экономических отношений Древней Руси, до настоящего времени не могут быть признаны достаточно изученными.
Для иллюстрации одного из вариантов происхождения Русской Правды можно привести популярную гипотезу историков о связи данного правового источника с так называемым Законом Русским, который явился «мостиком» между обычным правом и Русской Правдой. По мнению М.Б. Свердлова, во второй половине Х в. изменилось название Закона Русского. Из закона, которым руководствовались великие киевские князья, существовавшего наравне с Правдами других восточных племен, он становился Правдой Русской — основным сводом юридических норм Руси. Новое название указывало на происхождение закона (из Правды восточнославянских племен Среднего Приднепровья) и на функцию (в качестве великокняжеского права, распространившегося на всю территорию государства).
Несмотря на то, что Русская Правда оказалась достаточно совершенной и подготовленной для решения самых различных задач, небольшое число правовых норм, записанных в этом источнике, не отражало всего богатства общественных отношений и юридической практики, существовавших в это время на территории Древнерусского государства. Устная Русская Правда продолжала быть правовой основой, которой руководствовался княжеский суд.
Первая известная попытка унифицировать нормы русского права была, как предполагают историки, сделана князем Владимиром, который заменил взимание вир за убийство смертной казнью, но затем был вынужден отказаться от этого решения, поскольку виры были одним из главнейших источников княжеских доходов. Вторая попытка была предпринята Ярославом Владимировичем в 30-х годах XI в., составившим Древнейшую Правду, или Правду Ярослава. Предполагается, что Ярослав издал после Древнейшей Правды ряд дополнительных постановлений, как, например, Покон вирный, Устав мостником и т.п. Эти постановления развивали основные принципы Древнейшей Правды или дополняли ее.
Следующим этапом в развитии норм Русской Правды явилось окончательное оформление принципов феодального права. По предположению историков, в 1072 г. на съезде Ярославичей была принята Правда Ярославичей, которая получила дальнейшее развитие в постановлениях Ярославичей.
Правда Ярослава вместе с новеллами Ярослава и Правда Ярославичей с новеллами Ярославичей существовали самостоятельно. Вероятно, наблюдались противоречия между их нормами или, во всяком случае, существовали различия в формулировках отдельных норм. Естественно, что возникла необходимость в объединении этих двух пластов норм Русской Правды, которое и было произведено в конце XI в. или в самом начале XII в., когда, предположительно, была составлена Краткая Правда. В указанных источниках права, как нетрудно заметить, преобладают нормы, направленные на защиту княжеской собственности. В связи с этим имеются еще большие основания полагать, что наряду с так называемым писаным правом действовали нормы обычного права, или Закона Русского, которые и регулировали общественные отношения как в сфере экономики, так и в сфере защиты экономических устоев.
По мере углубления и расширения общественных (как принято полагать — феодальных) отношений появилась необходимость законодательно защищать не только княжеские интересы (его имущество и слуг), но и интересы других феодалов. Данная цель была достигнута с изданием так называемого памятника «Суд Ярославль Владимировича — Правды Русской», в котором преобладали уголовные и уголовно-процессуальные нормы.
В 1113 г. был принят Устав князя Владимира Мономаха, который вместе с предыдущим памятником представлял собой русское право в период развития феодальных отношений (XII в.). В условиях распада Древнерусского государства развитие норм Русской Правды прекратилось. Изменения текста Русской Правды, как правило, связываются с деятельностью составителей, редакторов и переписчиков данного источника.
В правовом развитии русских земель в XIV-XV вв. стали наблюдаться различия в зависимости от особенностей общественно-экономического развития. Возникают несколько иные правовые нормы, находившиеся в некотором противоречии с нормами Русской Правды. В результате была предпринята попытка переработать последний источник права, причем были исключены те нормы, которые не могли применяться в XV в. Так появилась Сокращенная редакция Русской Правды.
На всем протяжении развития норм Русской Правды определенное влияние на данный источник права имели княжеские церковные уставы. Последние не только определяли положение церкви, права и привилегии ее служителей, но и устанавливали пространство действия церковного суда в отношении дел, специально подсудных церкви, и в отношении лиц, которые подлежали церковному суду.
К общей норме (требования к расследованию преступлений) можно отнести ст. 77 Пространной Правды, в которой рассматриваются вопросы розыска преступника и усиливающие ответственность общины-верви за обнаружение правонарушителя. Таким образом, сама постановка вопроса об ответственности верви, как и в ст. 3 и 70 этого источника права, подразумевает принятие общиной всех мер к розыску («сочить», «ищють» в ст. 3) вора («татя»), что характеризует не только сам процесс, но и определяет существовавшую методику расследования. Ответственность с общины-верви снималась, если она отводила («отсочала») от себя след благодаря своду, происходившему в присутствии посторонних людей-свидетелей, которых она выставляла. Используемый в ст. 77 термин «след гнать» предполагает производить розыск по следу, учитывая показания очевидцев и свидетелей. Для отвода от себя следа по фактам обнаружения человеческого трупа на территории общины-верви использовался его осмотр, от результата которого зависело решение вопроса о взыскании платежа за голову (головничество). Для разрешения этого вопроса «отправляемы были чиновники для осмотра убитых голов, которые делали осмотр с волостными старостами и с лучшими людьми». Община-вервь освобождалась от головничества, если причиной смерти были обстоятельства, не зависящие от воли человека, или самоубийство. Данное правило использовалось вплоть до времен Петра I.
В статье 14 Краткой редакции Русской Правды и ст. 35 Пространной Правды имелись указания на производство расследования с целью выяснения, каким образом и от кого утраченная вещь попала к лицу, у которого она обнаружена (свод). В статье 15 Краткой редакции Русской Правды и ст. 36, 39 Пространной Правды говорилось о судебном разбирательстве в случае, если к похитителю будут иметься претензии и в отношении необнаруженного пропавшего имущества.
Об особенностях расследования (об элементах частной криминалистической методики) говорится в ст. 16 Краткой редакции Русской Правды и ст. 38 Пространной Правды, устанавливающих исключение в процедуре свода для дел, касающихся лица, купившего беглого или краденого раба. В данном случае последний должен был передать хозяину раба своего челядина и продолжать розыски при свидетелях в присутствии самого похищенного раба. Когда находился похититель челядина, то он платил штраф, а украденный раб возвращался своему господину. Элементы частной методики расследования прослеживаются и в ст. 2 и 10 Краткой редакции Русской Правды, в которых указывалось, что в случаях отсутствия видимых признаков побоев (кровоподтеков или синяков) потерпевший должен был в доказательство своей жалобы сослаться на показания двух свидетелей.
Как было указано, ст. 35 Пространной Правды посвящена своду, т.е. процедуре нахождения лица, незаконно присвоившего чужую вещь, и возвращения этой вещи ее первоначальному хозяину. Хорошо разработанная система свода характерна, как полагают современные исследователи, для большого города, где пропавшая или украденная вещь впоследствии на торгах могла быть неоднократно проданной (переданной). Благодаря своду перекупщики чужой вещи могли рассчитывать на возвращение своих денег, а судебные власти разыскивали виновника кражи или незаконного присвоения чужой вещи. Рассматриваемая статья имеет приписки, согласно которым она могла применяться только к мелкому воришке, кравшему из дома («клетный тать»), а не к профессиональному конокраду, рецидивисту («коневый тать»). Последнего выдавали князю на «поток» и «разграбление».
Характерной особенностью свода как этапа расследования было то, что розыск коневого татя продолжался по землям, прилегающим к городу, где произошла кража. В этом случае, согласно ст. 36 Пространной Правды, истец получал вместо пропавшей вещи денежную компенсацию в размере ее стоимости от третьего добросовестного приобретателя, который продолжал свод до конца. Одновременно ст. 37 Пространной Правды предусматривала случай, когда оказывалось, что краденое было кем-либо куплено на торгу, причем продавец его не разыскан. В таком случае данная норма предусматривала присягу добросовестного покупателя и выставление двух свидетелей или сборщика торговых пошлин («мытника»), перед кем была совершена покупка, которые под присягой подтверждали факт покупки вещи на торгу. Последняя норма применялась, как следует из смысла ст. 39 Пространной Правды, и в случаях, когда след преступника вел за пределы города и прилежащих к нему территорий, в чужую землю, где свод прекращался.
В статье 38 Пространной Правды указывалось на особенности свода (методики расследования) пропавшего челядина. Так, розыск необходимо было продолжать, основываясь на показаниях челядина, т.к. последний, как отмечал законодатель, «не есть скот». Основываясь на его показаниях («по языку»), нужно идти от одного его покупателя к другому.
Определенные требования (рекомендации) к расследованию убийств содержались в ст. 18 Пространной редакции Русской Правды, согласно которой в случае отсутствия прямых доказательств виновности обвиняемый в убийстве мог оправдаться при наличии семи свидетелей доброй славы. Таких свидетелей в соответствии со ст. 21 и 22 данного источника права разыскивал сам обвиняемый. В тех случаях, когда указанное лицо не могло привести свидетелей в доказательство своей невиновности, в том числе и по обвинению в убийстве, оно подвергалось испытанию железом (удержание в руках раскаленного железа). Такой вид доказательств назывался ордалией.
Некоторые особенности методики расследования преступлений с участием иностранных граждан содержались в международных договорах. Так, в ст. 9 Договора Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами, датированного 1189-1199 гг. и являющегося древнейшим из числа дошедших до нас договорных грамот между русскими и немецкими городами, устанавливался порядок дачи свидетельских показаний при тяжбах между новгородцами и немцами по обвинению в избиении, не подтвержденном телесными повреждениями, кровоподтеками и т.д. Примыкая к ст. 29 Пространной Правды, рассматриваемая норма разъясняет, какая сторона должна поставлять свидетелей. Если в драке не нанесены видимые увечья, дело решалось бросаньем жребия («ввергнуть жеребье»). Сторона, которой достался жребий, выставляла свидетелей в подтверждение своих показаний.
Одним из последствий татаро-монгольского нашествия было массовое истребление русских городов, при котором погибли ценнейшие древнерусские законодательные памятники. Этим объясняется отсутствие актовых материалов по истории Ростово-Суздальского, Киевского, Черниговского и других русских княжеств XII-XIII вв. В юго-западной Руси остававшиеся документы также истреблялись вместе с другими памятниками древнерусской культуры польско-литовскими панами и католическим духовенством. Поэтому дошедшие до нашего времени единичные документы Галицко-Волынского княжества указанного исторического периода Руси являются уникальными памятниками прошлого. Они помогают изучить важные проблемы общественно-экономического и правового развития юго-западных древнерусских княжеств, в том числе становление прообразов криминалистических методик. Так, Новгородская Судная грамота, содержащая в основном постановления, относящиеся к судопроизводству и судоустройству Новгородской феодальной республики, служила по существу дополнением к Русской Правде, также имевшей хождение в Новгороде в качестве правового кодекса.
Анализ статей Новгородской Судной грамоты дает основание говорить о том, что в XV в. продолжается совершенствование норм регулирующих, в том числе и уголовный процесс (расследование).
Расследование по Новгородской Судной грамоте характеризовалось следующими особенностями. Перед началом процесса стороны должны были принести присягу. Не присягнувшая сторона признавалась проигравшей процесс (ст. 14-19). В тех случаях, когда ответчик являлся жителем Новгорода, а преступление (воровство, разбой, поджог, убийство и т.п.) совершено в новгородских волостях, истец (житель новгородских волостей) обязан был присягнуть на Новгородской Судной грамоте, поручившись в том, что ответчик действительно является преступником. Только после этого начиналось судебное разбирательство (ст. 36), указывались категории населения и степень их участия в даче свидетельских показаний, а также порядок вызова свидетелей (послухов) в суд (ст. 22, 23). Срок вызова свидетеля зависел от расстояния, но не мог превышать трех недель.
В соответствии со ст. 35 Новгородской Судной грамоты процесс (методика расследования) предусматривал очные ставки, которые могли проводиться в случаях, когда свидетель давал какие-либо показания против одной из тяжущихся сторон. Тогда эта сторона имела право на очную ставку с ним или с самим истцом, если послух не захочет пойти («не дасться послух позвати»). Если эта сторона не вызовет на очную ставку послуха или истца, судебное решение выносилось согласно показаниям свидетеля (послуха). С другой стороны, если истец и послух не пойдут на очную ставку, то дело решалось в пользу ответчика.
Со статьи 20 начинался раздел Псковской Судной грамоты, посвященный процессуальным вопросам, который отражал требования, предъявляемые к прообразам методики расследования преступлений. Так, если предъявлялся иск по обвинению в избиении или грабеже (при этом ответчик был вызван на суд повесткою), то суд должен был опросить свидетеля, с которым истец обедал или ночевал, а также самого истца и тех лиц, с которыми он говорил о случившемся. Если показания будут в пользу истца, то ответчик должен понести наказание или согласиться на поединок со свидетелем. В развитие данной нормы необходимо рассматривать ст. 27, предусматривающую возможность присуждения к штрафу ответчика, который обвинялся истцом в избиении в публичном месте, для чего было достаточно показаний четырех-пяти очевидцев. Если же избитый (истец) будет обвинять ответчика также и в совершении грабежа, то истец должен вести процесс при помощи одного послуха, ибо в этом случае возможно присуждение поединка.
В соответствии со ст. 21 рассматриваемого источника ответчику разрешалось выставлять вместо себя наймита на поединок с послухом (свидетелем) истца.
В то же время если свидетель, на которого сослалась одна из сторон, на суд не явится или его показания разойдутся с показаниями выставившей его стороны, то он, в соответствии со ст. 22 Псковской Судной грамоты, отводится судом. А если одна из сторон по делу об избиении будет отводить показания свидетеля другой стороны, как указывается в ст. 23, ссылаясь на участие этого свидетеля в избиении, то суд сам назначает свидетеля. По делу о «бое» и «грабеже», т.е. «разбое», каждая сторона имеет право отвести выставленного против нее свидетеля. В таком случае господа (судебная коллегия, состоявшая в XV в. из князя, двух степенных посадников и сотских) могли выслать на место происшествия своих представителей для доследования и выявления новых свидетелей.
Статьи 22 и 23 Псковской Судной грамоты характерно иллюстрируют наличие в уголовном процессе состязательного начала, что, в свою очередь, позволяет говорить о продолжении формирования методических рекомендаций на законодательном уровне. О последнем также однозначно свидетельствует и положение ст. 81, которая предусматривала направление от князя и от псковских городских властей подвойских для производства расследования, вызова в суд и выполнения других судебных поручений (например, на ссылку, т.е. для проверки показаний сторон или свидетелей).
Статьи 34 и 35 устанавливают, что ответчик в делах о татьбе должен идти на присягу на то место, где произошло воровство.
Рассмотренные положения законодательства периода IX-XV вв. позволяют сделать следующие выводы. Во-первых, наряду с писаным правом существовали нормы обычного права, регулирующие, в том числе, вопросы расследования преступлений. Во-вторых, отсутствовала дифференциация между нормами гражданского и уголовного процессуального права — порядок уголовного и гражданского процесса был единый. В-третьих, наряду с общими нормами производства расследования «писаное право» также содержало нормы, регулирующие особенности порядка производства расследования по конкретным видам преступлений (кража, причинение телесных повреждений, убийство и т.п.). Совокупность указанных обстоятельств позволяет констатировать зарождение частных криминалистических методик расследования преступлений, а точнее, их прообразов, на самых ранних стадиях развития Российского государства и сделать обоснованное предположение о существовании таких прообразов в недрах догосударственного устройства общественных отношений на русских землях.
Процесс централизации Русского государства сопровождался активным развитием нормотворчества. Источниками судопроизводства, в том числе и уголовного, в этот период являлись: Судебник Ивана III, составленный в 1497 г., — первый кодекс феодального права Русского централизованного государства; судные списки (протоколы судопроизводства); правовые грамоты (судные списки, сопровождаемые приговорами); бессудные, правовые грамоты (выдаваемые судом одной из сторон без судебного разбирательства на основании того, что другая сторона уклонилась от явки в суд в назначенный срок); срочные (устанавливающие сроки явки сторон в суд); мировые (акты полюбовного решения тяжбы) и т.п.
Источниками Судебника 1497 г., как известно, были нормы Русской Правды, Псковской и Новгородской Судных грамот, уставные грамоты и т.д. Принято считать, что Судебник впервые вводил для некоторой категории уголовных дел форму розыскного процесса. Тем не менее настоящее исследование показало, что розыскной (следственный) процесс был введен для некоторой категории уголовных дел не позже принятия Псковской Судной грамоты.
Одним из источников права XVI в. были губные грамоты, распространявшие свое действие на определенные территории, что свидетельствует о развитии местного самоуправления. В этих грамотах, которые по форме напоминали жалованные грамоты, помимо общих вопросов управления территориями были регламентированы процедуры уголовного судопроизводства. Так, Губная Белозерская грамота 1539 г. закрепляла за земскими учреждениями право ведения судебных дел по правилам обвинительного и следственного процессов. Центральная власть рекомендовала населению уезда для расследования преступлений создать выборный орган из трех-четырех боярских детей и дать им в помощь пять-шесть крестьян. В статье 3 грамоты сказано: «да промеж бы есте собя, в станех и в волостях, лихих людей розбойников сами обыскивали, да где которых разбойников обыщите, или хто у собя розбойников держит, или к кому розбойники приезжают и розбойную рухлядь приводят, и вы б тех розбойников ведомых меж собя имали да обыскивали их, и доведчи на них и пытали накрепко, и допытався у них, что они розбивают, да техбы естя розбойников бив кнутов да казнили смертью. Согласно ст. 8 этой грамоты отказ от исполнения преследования преступников силами общины карался.
В обобщенном виде обязанности крестьянской общины в расследовании преступлений заключались в следующем: она принимала от своих членов и других лиц заявления о преступлениях и проступках, совершившихся на ее территории или по соседству; принимала меры к розыску и поимке виновных; на мировых сходах (собраниях крестьян общины) земский староста, сотский или пятидесятский, которых община выбирала для управления мирскими делами, проводили предварительные допросы лиц, совершивших преступление или заподозренных в нем, иногда такие допросы проводились самими крестьянами. Крестьянский мир также проводил обыск домов при поимке скрывавшихся воров и разбойников.
Судебник 1550 г. считается основным законодательным актом Русского государства периода формирования сословно-представительской монархии. Он стоит на более высокой ступени развития кодификационной техники, нежели все предыдущее русское законодательство. Рассматривая Судебник 1550 г. как источник уголовного судопроизводства, следует обратить внимание на развитие двух форм процесса: обвинительный (состязательный) и розыскной (инквизиционный). Если первая форма процесса использовалась при производстве гражданских и менее тяжких уголовных дел, то вторая форма применялась по наиболее серьезным уголовным делам (государственным преступлениям, убийствам, разбоям и т.п.), причем их круг постепенно расширялся. Обвинительный процесс был сопряжен со свидетельскими показаниями, присягой, ордалиями (в форме судебного поединка). Сущность розыскного процесса заключалась в следующем: дело начиналось по инициативе государственного органа или должностного лица, в ходе расследования особую роль играли такие доказательства, как поимка с поличным или собственное признание. Для получения последнего применялись пытки. По предположению В.А. Линовского, как само употребление пытки в процессе, так и способы исполнения были заимствованы отечественной практикой из германского процесса.
Если говорить о конкретных нормах данного Судебника, регулировавших производство расследования, то необходимо отметить ст. 11, которая, как и ст. 6 Судебника 1497 г., отразила отмирание институтов обвинительного процесса, в частности института судебного поединка, что явилось следствием усилий церковной власти, считавшей судебный поединок правовым архаизмом, противоречащим существу феодального государства. Таким образом, в указанных нормах законодатель не стремится закрепить постоянное существование «поля» и допускает возможность отказаться от участия в нем. Тем не менее институт поля продолжает существовать, о чем свидетельствуют ст. 13, 14 и 17 Судебника 1550 г., в которых провозглашается равенство сражающихся сторон в судебном поединке. Данное правило распространялось, прежде всего, на физические силы. При этом не только сторона процесса, обладающая физическими недостатками или духовным саном, могла прибегнуть к помощи наемного бойца, но и послухи, принадлежащие к этой категории лиц.
На сосредоточение судебной власти в руках государства указывает ст. 12 Судебника 1550 г., которая развивает положения ст. 7 Судебника 1497 г., сужая действия обвинительного процесса, предпочитая в большинстве случаев розыскную форму процесса. Согласно ст. 52 Судебника 1550 г. розыскной процесс начинался с задержания преступника с поличным. Власти также задерживали всяких проезжих подозрительных людей, «необычайных и незнаемых». Подобных людей пытали по простому оговору.
Расследование преступлений велось при помощи следующих доказательств: очная ставка, осмотр места происшествия, повальный обыск и собственное признание. При этом розыскной процесс не придавал самостоятельного значения ни очной ставке, ни осмотру места происшествия. Основными доказательствами являлись повальный обыск и собственные признания. Если прежний Судебник допускал пытку лишь при оговоре (ст. 14), то в Судебнике 1550 г. пытка после проведения по данному делу повального обыска применяется по всем «татебным» делам.
Повальный обыск вовсе не требовался в случае обвинения дворянами собственных крестьян в учинении разбойного нападения и татьбы. При возникновении подобного обвинения сразу же приступали к пытке. Пытаемых били кнутом, жгли на огне, вздымали на дыбе и рвали у них железными клещами тело, а раны терли раскаленным железом, вбивали под ногти длинные иглы, капали холодную воду на бритую голову.
Согласно правилам розыскного процесса для признания подсудимого полностью виновным требовалось наличие двух-трех доказательств. Признание под пыткой в совокупности с уличающими данными повального обыска являлось безусловным доказательством и влекло для «лихого человека» смертную казнь.
Если же в отношении обвиняемого при повальном обыске были добыты одобрительные показания, то розыскной процесс уступал место обвинительному процессу, и судебное рассмотрение продолжалось по правилам последнего.
Ст. 57 Судебника 1550 г. предусматривала немедленное производство розыскных действий в случаях, когда преступник оговаривал кого-либо, что показывает стремление государства преследовать всех правонарушителей. Подтверждение худой славы оговоренного путем обыска вызывало, в свою очередь, применение пытки.
Таким образом, судебные акты XVI в. (в отличие от судебных актов до XV в.), для которых, за малым исключением, был характерен состязательный (обвинительный) процесс, свидетельствуют о развитии норм следственного (розыскного) процесса как наиболее полно отвечающего в начале XVII в. потребностям социального развития. Последний, существуя с обвинительным началом, все более и более вытесняет его из сферы уголовного судопроизводства, оставляя за обвинительным процессом роль основного средства при гражданском судопроизводстве.
Однако отмеченное не означает, что существовало четкое разграничение между уголовным и гражданским процессом. Наименее важные дела, а именно споры по договорам купли-продажи, мены, займа, поклажи, а также дела о нанесении оскорблений, причинении телесных повреждений, увечий, учинении драк и т.п., рассматривались по правилам обвинительного процесса, охватывавшего, таким образом, гражданское и уголовное судопроизводство.
Политические преступления, наиболее тяжкие уголовные преступления (разбой, убийство, поджог, татьба и т.п.), а также споры из-за права владения холопами, из-за поместий и другие категории наиболее важных гражданских дел, затрагивающих коренные интересы господствующего класса, рассматривались путем сыска, т.е. по нормам розыскного процесса.
Судебник 1550 г. определил порядок дальнейшей кодификации норм русского права (ст. 98) посредством царских указов и боярских приговоров, относящихся к вопросам деятельности многочисленных приказов. Так постепенно складывались указные и уставные книги, являющиеся основным источником русского законодательства второй половины XVI — первой половины XVII вв. Из числа сохранившихся указных книг следует назвать Уставную книгу Разбойной избы 1555-1556 гг., в которую входили: 1) Приговор боярской думы о разбойном деле от 18 января 1555 г.; 2) Память от 5 мая 1555 г., содержащая указ о порядке взыскания («правеже») долгов; 3) Медынский губной наказ; 4) Указ от 28 ноября 1555 г. о сыске лихих людей; 5) Приговор от 22 августа 1556 г. по губным делам.
В Приговоре от 18 января 1555 г. определялась компетенция губных старост, а также устанавливался порядок проведения судебно-следственных действий по разбойным делам. Положения Приговора впоследствии были использованы при составлении губных грамот, а также вошли в переработанном виде в Уставную книгу Разбойного приказа 1616 г. Анализ положений Приговора позволяет сделать вывод, что он в части уголовного судопроизводства воспроизводит положения Судебника 1550 г.
Губные грамоты и наказы более подробно определяли появившуюся в конце XV в. новую форму процесса — розыск, применявшуюся по тяжким преступлениям, по делам «ведомых лихих людей». При этом значительная роль отводилось следственно-судебному органу — он был инициатором возбуждения дела, проводил повальный обыск, вел следствие с применением пыток, выносил и исполнял приговор. Главными доказательствами были собственное признание, повальный обыск, поимка с поличным, очная ставка. Институт поличного получил новое толкование: губные грамоты понимали под поличным найденные у похитителя украденные вещи. Губные грамоты установили обязательность составления протоколов сыска и закрепление его соответствующими подписями.
Исследование содержания губных грамот и наказов позволяет заключить, что они содержали элементы прообразов криминалистических методик, т.е. в большей или меньшей степени определяли способ (порядок) производства следствия, давали рекомендации по расследованию преступлений, как в настоящее время принято говорить, в тех или иных следственных ситуациях. Так, например, Медынский губной наказ 1555 г. предусматривал следующий порядок следствия. Если обвинение в том, что кто-то является «лихим» человеком, сделано во время обыска без заявления потерпевшего, то губные старосты обязаны были начать следствие, задержать подозреваемого, его имущество переписать, опечатать и хранить до окончания дела. К оговоренным по обыску (подозреваемым) старосты должны были применить пытку. Если под пыткой будут названы какие-либо лица, то они также задерживались, их имущество опечатывалось и проводилась очная ставка с тем, кто их оговаривал. Если очная ставка не поддерживала оговор, то надлежало проводить обыск («А с очей на очи язык с них не зговорит, — и старостам про тех людей обыскивати многими людьми»). Если «многие» люди подтверждали, что оговоренный — человек «добрый», то его возможно было отдать на поруки. Статья 2 данного наказа указывает на то, что придавалось большое значение собственному признанию подозреваемого («А которые люди сами на себя в розбоех говорили — и тех казнити…»).
Повальным обыском проверялся оговор в соучастии в разбое, который был сделан под пыткой. Если во время обыска оговоренный назвался «добрым» человеком, то его отдавали на поруки («…и старостам тех людей давати на чистые поруки за обыскных людей безвытно»). В противном случае к оговоренному применяли пытку, и даже если под пыткой он отрицал свою вину, то к нему применяли смертную казнь, а имущество передавалось пострадавшим. В тех случаях (согласно ст. 6 рассматриваемого наказа), когда половина опрошенных признавала подозреваемого «добрым» человеком, пытка все равно была обязательной. И только после пытки, если подозреваемый продолжал отрицать свою вину, его передавали на поруки людям, считавшим его «добрым» человеком.
В соответствии со ст. 7 Медынского губного наказа, если два или три преступника обвиняли кого-либо в соучастии в разбое, для его передачи на поруки недостаточно положительного мнения даже половины опрошенных («А на которого человека говорят в розбоех языка два или три, а в обыску его назовут половина добрым; а другая — лихим, — и того пытать…»). В то же время если два или три человека давали показания о том, что кто-либо совершил преступление, а потерпевший имел улики против оговоренного, то пытка могла быть применена до обыска («…и старостам тех людей и до обыску велеть пытать…»). Если же свидетели давали показания о подозреваемых, а те ходатайствовали об обыске в тех местах, где они проживали, то, согласно ст. 8 наказа, необходимо было провести обыск («А на которых людей языки говорят, а они учнут бити челом о обыску, чтоб при них послали в те места обыскати, где они преж того жили — и старостам в те места послать обыскать»).
Впоследствии, как уже отмечалось, губные грамоты и наказы были использованы при составлении Уставной книги Разбойного приказа 1555-1556 гг., которая со временем их заменила. Позднее положения губных грамот вошли в состав Уставной книги Разбойного приказа 1616-1636 гг., а положения последнего нормативного акта, в свою очередь, почти полностью нашли отражение в Соборном уложении 1649 г. (гл. XXI).
Приговор от 22 августа 1556 г. завершил эволюцию взглядов на «поле» как на архаичный пережиток. Ограничения доказательного значения «поля» и провозглашение розыска во всех случаях в качестве основного метода судопроизводства знаменовали окончательную победу следственного начала в уголовном процессе. В следственном процессе основой всех доказательств являлись данные, добытые путем розыска.
С целью наибольшей достоверности данных розыска при его производстве запрещалось отбирать показания у родственников сторон или лиц, связанных с расследуемым преступным событием («заговором»).
Статьи 3-6 Приговора от 22 августа 1556 г. регламентируют порядок производства повального обыска, внося в него существенные изменения. Так, если ст. 12 Судебника 1497 г. предусматривала только 5-6 участников повального обыска — детей боярских и «добрых христиан», ст. 58 Судебника 1550 г. довела их число в зависимости от социального положения до 10-20 человек (показания 10-15 детей боярских приравнивались к показаниям 15-20 добрых крестьян), то ст. 4 настоящего Приговора — до 100 человек и более. В соответствии со ст. 5-6 Приговора, если при повальном обыске разделение голосов происходило поровну, предусматривалось производство контрольного обыска с привлечением к нему лиц, не допрошенных в первый раз. Если в ходе второго обыска выяснялось, что часть допрашиваемых при первом обыске людей дала ложные показания, то из их числа 5 или 6 человек лучших людей наказывались кнутом, а представители духовенства подлежали церковному суду. Все обыскные люди, давшие ложные показания, также платили судебные пошлины и деньги за бесчестье.
В отличие от предыдущих законодательных актов, допускавших в процессе судебного разбирательства примирение сторон (например, ст. 9 Судебника 1550 г.), Приговор от 22 августа 1556 г. не допускал такой возможности в разбойных делах (ст. 17). Таким образом, принцип частного обвинения переходит в принцип публичного обвинения.
Традиции кодификации (структурная систематизация), заложенные в Судебнике 1550 г., распространились на последующие Судебники — Судебник 1589 г., предназначенный для регулирования общественных отношений черносошного севера Руси, и Сводный Судебник, появившийся после 1 февраля 1606 г.
Анализ судебных актов позволяет сделать вывод о том, что, как правило, началом расследования дела в розыскном процессе являлся «расспрос», т.к. сведения, поступившие в распоряжение органов государственной власти путем извета, т.е. доноса, обычно требовали тщательной проверки. Расследование по извету предписывалось производить воеводским властям, когда к ним попадало сообщение, вызывавшее необходимость проведения следственных действий.
«Расспрос» предшествовал обычно очной ставке и пытке. При этом изветчик, обвиняемый и свидетели допрашивались порознь друг от друга. Изветчик обычно допрашивался самим воеводой, а обвиняемый — либо воеводой, либо подчиненными ему должностными лицами.
Свидетели также допрашивались отдельно. При их допросе зачитывались лишь выдержки из челобитной, сведения которой таким образом проверялись. Однако в некоторых случаях «расспрос» свидетелей сочетался с очной ставкой. Яркое подтверждение тому — судебный акт «расспросные речи Терентия Зехова», который проводился 13 октября 1611 г. по указанию воеводы*(47).
На очную ставку свидетель доставлялся недельщиком. Показания свидетелем давались без принуждения. Но судебная практика, особенно по делам государственным, знала и так называемый расспрос у пытки, когда допрос производился под угрозой физических истязаний. Тем самым допрашиваемого стремились всячески запугать, чтобы добыть необходимые сведения.
С 1616 г. начинается работа над Уставной книгой Разбойного приказа, постановления которой во многом основаны на нормах Уставной книги Разбойного приказа 1555-1556 гг. В рассматриваемой Уставной книге можно обнаружить положения, регламентирующие порядок (методику) производства расследования. Так, в ст. 5, 6 законодатель тщательным образом определяет порядок розыска. Назначение пытки, как следовало из данных статей, зависело от числа оговаривавших лиц. Например, оговор со стороны двух или трех лиц, данный ими под пыткой, влек за собой применение пытки для оговоренного без предварительного повального обыска. Последнее следственное действие производилось лишь в тех случаях, когда оговоренный даже во время пытки отрицал свою вину.
В статьях 7 и 8 Уставной книги регламентируется порядок (методика) производства расследования в отношении «лихого человека». Разница между указанными статьями заключалась в последовательности производства пытки и обыска. При оговоре, исходящем от одного лица, первоначально проводился обыск. При оговоре со стороны нескольких лиц оговоренный сразу же подвергался пытке.
Особенности расследования разбоя были регламентированы в ст. 12 Уставной книги, согласно которой оговор в отношении кого-либо, данный преступником во время допроса его пыткой, влек за собой возбуждение уголовного дела против оговоренного. Наличие двух-трех оговорщиков подкрепляло силу оговора. Если произведенный заочный оговор не подкреплялся очной ставкой с оговоренным или же оговорщик вообще не признавал оговоренного, то на лиц, ведших расследование, возлагалась обязанность проверить достоверность оговора и причины отказа от него путем применения вторичной пытки к оговорщикам.
При признании оговорщиком своих прежних показаний клеветническими в отношении оговоренных производился обыск.
Следует отметить, что, согласно нормам Уставной книги 1616 г., обвинительный процесс как архаичная форма уголовного судопроизводства тоже претерпел известные изменения. Так, ст. 18 и 19, не отрицая формальной возможности использования «крестного целования» и «поля» как доказательств правоты участников процесса, сводят на нет их доказательную силу, требуя обязательного проведения повального обыска.
Таким образом, не подтвержденная требуемыми доказательствами жалоба истца влекла за собой для обвиняемого необходимость подвергнуться всем этапам розыскного процесса — обыску и пытке.
Законодательная практика выработала положение, включенное затем в рассматриваемую Уставную книгу в качестве ст. 19, которое окончательно уничтожило возможность использования присяги и судебного поединка. Анализ норм Уставной книги 1616 г. позволяет заключить, что законодатель установил следующий перечень доказательств для судопроизводства в порядке розыска: 1) конкретное обвинение с указанием содеянного («имянно»); 2) наличие порочащих данных повального обыска; 3) поличное или 4) оговор сообвиняемого.
Как пишет И.А. Возгрин, сам процесс расследования разделился на две части: до установления подозреваемого (общее расследование) и после его установления (специальное расследование). Общее расследование состояло из собирания слухов, доносов, опросов и т.д. Специальное расследование производилось с целью получения признания подозреваемого. Для этого широко использовались различные способы пыток. Излюбленным способом пытки на Руси (XVII-XVIII вв.) была дыба. Человека привязывали за связанные за спиной руки, веревку пропускали через блок в потолке и таким образом поднимали его. К ногам привязывали бревно или доску, и палач, наступив на это бревно, причинял пытаемому вывих рук в плечевых суставах. В таком положении пытаемого стегали кнутом, горящими вениками и т.п., пока он не сознавался или не терял сознание.
Такого рода организация расследования не могла способствовать установлению объективной истины. В XVI в. на Руси уголовный процесс стал дифференцироваться на «суд» и «розыск», т.е. процесс обвинительный и следственный. К середине XVII в. процесс приобретает обобщенную форму судорозыскного характера с производством таких следственных действий, как обыск, «расспросные речи», очные ставки, розыскные справки по приказным крепостным книгам и кадастровым документам. При этом лица, осуществлявшие розыск и суд, строили свою работу не по закономерностям раскрытия и расследования преступлений, а сообразуясь с обстоятельствами дела и здравым смыслом. Известны случаи, когда порядок расследования определялся специальными царскими указами. Так, в 1621 г. лебедянский воевода Михнев по доносу стрелецкого казачьего головы Еремея Толыпина узнал о преступном поведении одного из казаков. По этому извету воевода немедленно приказал привести казака в съезжую «очи в очи» о его разговорах, но казак «в такое слове заперся». Посадив казака в тюрьму и не зная, что делать дальше, Михнев обратился с грамотой на имя царя Михаила Федоровича. В последовавшем по данной грамоте указе царь повелел воеводе допросить казака еще раз, собрать показания свидетелей и даже привести обвиняемого к пытке в застенок, но не пытать, и все следствие прислать в Москву.
1.2. Зарождение криминалистической методики
Развитие общественно-экономических отношений привело к тому, что в 1648 г. был принято новое Соборное уложение, затрагивающее различные стороны государственной жизни. «Если непосредственной причиной создания Уложения 1649 г., — отмечает А.Г. Маньков, — послужило восстание 1648 г. в Москве и обострение классовых и сословных противоречий, то глубинные причины лежали в эволюции социального и политического строя России, в процессах консолидации основных классов-сословий того времени — крестьян, посадских людей и дворянства — и начавшемся переходе от сословно-представительской монархии к абсолютизму. Указанные процессы сопровождались заметным ростом законодательной деятельности, стремлением законодателя подвергнуть правовой регламентации возможно больше сторон и явлений общественной и государственной жизни».
Источниками Соборного уложения явились Судебники, указные книги приказов, царские указы, думские приговоры, решения Земских соборов, Стоглав, литовское и византийское законодательство, а позже (в 1649 г.) в корпус правовых норм Соборного уложения вошли новоуказные статьи о «разбоях и душегубстве» (1669 г.), о поместьях и вотчинах (1677 г.), о торговле (1653 г., 1677 г.).
Рассматривая Соборное уложение как источник прообразов криминалистических рекомендаций, следует отметить, что все большую регламентацию в нем получают не только общий порядок уголовного судопроизводства, но и отдельные вопросы проведения розыска и следствия, хотя все еще господствует инквизиционное содержание с формальным порядком оценки доказательств. Вопросам судопроизводства и судоустройства полностью посвящена глава Х (287 статей) «О суде». Правовые нормы в ней представлены не по отраслям права, а по объектам правонарушений, поэтому в одной и той же статье, а иногда и группе соседних статей, посвященных одному и тому же вопросу, нормы материального и процессуального права, как уголовного, так и гражданского, сопряжены.
Розыскной процесс (инквизиционный), как и ранее, применялся по наиболее серьезным делам, которые могли начаться: 1) с заявления потерпевшего; 2) с обнаружения факта преступления (поличного) или 3) с обычного наговора, не подтвержденного фактами обвинения («язычная молва»).
Розыск осуществлялся, как правило, приставом с понятыми, которые при наличии одного из указанных поводов отправлялись на место происшествия, где производились процессуальные действия, а именно повальный обыск, регулируемый ст. 161-166 Соборного уложения. Хотя повальный обыск уходил корнями вглубь веков, в общинные порядки, а впервые законодательно закреплен только в приговоре о губных делах 1556 г., тем не менее этот вид доказательств вызывал недоверие у законодателя, а точнее властей. «Обыскные люди лгут семьями, организуют предварительные сговоры, говорят «двои речи», мнения распадаются — одни говорят в пользу истца, другие — ответчика». В связи с этим доказательная сила повального обыска ко времени принятия Соборного уложения упала, сохраняя известное преимущество перед свидетельскими показаниями, но уступая общей ссылке (или общей правде).
Порядок производства повального обыска в принципе оставался прежним: допрос населения специально назначенными на то лицами производился лично, а показания отбирались в письменной форме. При этом Соборное уложение предусматривало требование не включать в одну запись обыскные речи дворян и крестьян, а писать их раздельно (ст. 161). Возможно, это было продиктовано стремлением избежать воздействия дворян на зависимых от них крестьян. Показания скреплялись клятвой — каждое сословие и национальная группа опрашиваемых приносили клятву по установленному для них правилу. Дело разрешалось в пользу той стороны, за которую высказывалось больше опрошенных. При равенстве голосов обыск повторялся.
Сторона, проигравшая дело, имела право путем жалобы уличить большинство опрашиваемых в лживых показаниях. Тогда, согласно Соборному уложению, в процессе повального обыска проводились очная ставка, сыск («всякими сыски накрепко») (ст. 162) и даже пытка — «розыскать пыткою» (ст. 163).
Другим видом доказательств была «общая правда», или «общая ссылка», т.е. когда обе тяжущиеся стороны ссылались на одних и тех же свидетелей. В законодательстве общая ссылка встречается в Статейном списке от 17 ноября 1628 г. о порядке судопроизводства. Показаниям на общей ссылке отдавалось предпочтение перед всеми другими видами свидетельских показаний.
Объектом общей ссылки мог быть один или три человека. При расхождении показаний предпочтение отдавалось большинству голосов (ст. 169). Такие лица должны быть очевидцами события, а не теми, кто мог давать показания понаслышке (ст. 172). Общая ссылка, решающая дело, подобно «ссылке из виноватых» (ст. 160), как бы отдавала исход процесса на «волю» самих сторон. Судьи становились лишь стороной, фиксирующей результат.
Соборное уложение содержало отдельные нормы, посвященные особенностям расследования наиболее значимых преступлений, а именно: разбоя, татьбы, убийства, поджога, подделки документов и иных «лихих дел», помещенных в XXI главу («О разбойных и о татьиных делах»). Таким образом, заголовок указанной главы не отражал всего ее содержания. Помимо названной главы некоторые особенности расследования преступлений содержались в иных главах Соборного уложения. Так, например, в главах I и II имеются указания на специфику расследования политических преступлений и преступлений против церкви, в главах III-VI — против порядка управления, в главе XXII — бытовых преступлений, выходящих за пределы татьбы и разбоя.
В последующих нормативных актах, которые стали принимать в развитие положений Соборного уложения 1649 г. или носящих самостоятельный характер, тенденция к изложению прообразов криминалистических методик (рекомендаций) пропадает. В процессуальных статьях нормативных актов уделяют больше внимания административным функциям органов расследования (суда) и более подробной регламентации отдельных следственных действий. В то же время следы методических рекомендаций по расследованию преступлений можно обнаружить в других источниках, носящих так называемый индивидуальный характер, например челобитных. В качестве иллюстрации можно привести пример, описанный И.Ф. Колесниковым в статье «Экспертиза подменного письма».
26 апреля 1686 г. верхотурскому воеводе, стольнику Григорию Филимоновичу Нарышкину, была подана челобитная. Подьячий приказной избы Иван Пермяков писал в ней, что «объявилось воровское подметное письмо на меня, холопа вашего, неведомо от какого вора и бунтовщика, будто я, холоп ваш, в таможенной избе всякое нерадение вам великим государем и торговым людем тяготу и немочи в обиду чиню». Челобитная заканчивалась просьбой начать «розыск» (расследование).
Расследование не подтвердило обвинений, возводимых на Пермякова. Допрошенные «порознь по статьям» 30 представителей торговых людей показали, что от подьячего Пермякова «в таможне обиды к себе никакой не видели».
Не прошло и года, как к верхотурскому воеводе поступила новая челобитная. На этот раз челобитчиком был не только Иван Пермяков, но и таможенный заставный голова Григорий Скорняков. Содержание новой челобитной было следующее: «В нынешнем во 195 г. декабря в 1 день, из дворян тоболянин Андрей Володимеров сын Кляпиков дал нам, холопем вашим, грамотку, а та грамотка с Верхотурья была послана к Москве с тобольским служащим человеком с Афонасьем Папиным. А в той, государи, грамотке писано на нас, холопей ваших, будто я, холоп ваш Гришка, в ваших великих государей казне в таможенном зборе чиню недобор, а в проезде всяких чинов людем чиню ж разоренье и обиды и налоги для своих прихотей и пожитков, а я, холоп ваш Ивашко, написан в той же грамотке ушником и клеветником и накупщиком, будто я из приказной избы в таможню накупаюсь и тако же чиню в проезде всяким чином людем разореньем и налоги».
«Просительный пункт» челобитной состоял на этот раз не просто в просьбе произвести розыск, в нем указывались и его методы. Челобитчики просили: «Милосердые государи, пожалуйте нас, холопей своих, вели ево Афонасья допросить, у кого он тое грамотку взял, и тое грамотку досмотреть и по письмам свесть». Другими словами, отмечает И.Ф. Крылов, они просили произвести допрос, осмотр документов и почерковедческую экспертизу.
К челобитной была приложена и сама «подменна грамотка», попавшая в руки челобитчиков.
Взяв на вооружение предложенный челобитчиками метод расследования, воевода Нарышкин призвал к допросу конного казака Афонасья Папина, который пояснил, что грамотку ему «в прошлом во 194_ г.» дал Микитка Маслов для передачи в Сибирский приказ. Вызванный воеводой на допрос Микитка Маслов заявил, что никакого письма для вручения в Москву он Папину не передавал. Предъявление «воровской грамотки» на допросе Маслова результатов не дало. После этого была произведена очная ставка между Папиным и Масловым, но и она ясности не внесла, т.к. и тот, и другой «сказали прежние свои речи».
Оставалось одно средство — попытаться установить исполнителя грамотки с помощью сведущих лиц, т.е., выражаясь современным языком, путем производства судебной экспертизы. Поскольку у воеводы не было образцов почерка Маслова, от него отобрали «для примеру …письмо против тое же грамотки своею рукою».
В качестве экспертов были привлечены грамотные верхотурские дети боярские Михаил Бибиков, Василий Протопопов, Федор Каменский, Иван Томилов и Беломестных казаков атаман Степан Стадухин. После внимательного исследования внешних особенностей почерка, проявившихся в «воровской» грамотке и в «письме для примеру», эксперты не решились дать категорическое заключение. Их выводы были сформулированы следующим образом: «Письмо-де Микитки Маслова, которое он подал к воровской грамотке для примеру с воровскою грамоткою, многие слова его Микиткины руки сходны; а он ли Микитка тое воровскую грамотку писал, или хто иной, они не ведают».
Такое заключение челобитчиков не удовлетворило, и они обратились к воеводе с просьбой произвести повторную экспертизу, поручив ее более сведущим в письме людям.
Для повторной экспертизы пригласили восемь подьячих приказной избы и площадного подьячьего, которые, несомненно, были более квалифицированны, но и они не опровергли заключение первой экспертизы. В своих выводах они единодушно, слово в слово, повторили его, а также подтвердили своим «рукоприкладством».
В конце XVII — начале XVIII вв. организация расследования преступлений совершенствуется. Все более подробную законодательную регламентацию получают не только общий порядок уголовного процесса, но и отдельные вопросы проведения розыска и следствия. Как отмечает И.Ф. Крылов, в России в этот период происходит становление практики врачебного освидетельствования (привлечение к осмотру врачей), проведения судебно-медицинских и судебно-психиатрических экспертиз, а также экспертизы документов.
Начавшееся еще с Судебника 1497 г. направление на усиление роли розыскного, или следственного, процесса в ущерб состязательному достигло в указанный период своего апогея*(62). Указом от 21 февраля 1697 г. «Об отмене в судных делах очных ставок, о бытии вместо иных расспросу и розыску, о свидетелях, об отводе оных, о присяге, о наказаниях лжесвидетелей и о пошлинных деньгах» был нанесен сокрушительный удар по состязательной форме процесса и укреплена розыскная форма, что соответствовало тенденции укрепления самодержавия в России. Настоящий Указ предписывал: «А вместо судов о очных ставок по челобитью всяких чинов людей в обидах и в разореньях чинить розыск в брани или в бесчестьи или в бою и в увечье и во всяких обидах и в разоренье» (ст. 1). При этом розыскной (следственный) процесс в соответствии со ст. 11, 12 и 14 Указа 1687 г. применялся при разбирательстве как гражданских, так и уголовных дел.
Дальнейшее развитие розыскной процесс получил в «Кратком изображении процессов или судебных тяжб» (1716 г.), являющемся частью Воинского устава, который прежде всего был разработан для армии, но имел и общегосударственное значение. Следует отметить, что образцом для воинских уставов служили шведские военные артикулы Густава Адольфа 1621-1632 гг. в редакции 1683 г. Карла XI. При этом, как отмечал П. Бобровский, «в отношении духа «изображения процессов» следовал учению современных ему (Петру I. — Прим. авт.) немецких, по-видимому саксонских, юристов». Отмечая элементы заимствования из иностранных нормативных актов, П. Бобровский приходит к выводу, что «изображения процессов или судебных тяжб, приложенных в уставе 1716 г. к «военным артикулам 1715 г., не были копией какого-либо иностранного закона; он, очевидно, составлен человеком, основательно изучившим форму военного процесса, господствующую в современной Петру I Западной Европе, и знавшим наш «розыск».
Краткое изображение процессов до преобразования военно-судебного ведомства в 1867 г. служило руководством для военных судов, и, кроме того, было время, когда их велено было принять и в гражданских судах. Данный нормативный акт еще не был полным кодексом уголовного судопроизводства. Здесь сохранились термины старого московского обвинительного процесса — «челобитчик» (истец) и «ответчик» (обвиняемый). Отдельные положения этого закона как будто приравнивают челобитчика к стороне старого процесса, поскольку, например, его показание не принимается в качестве полноценного свидетельского показания. Закон говорит также о рассмотрении судом сначала доказательств, представленных челобитчиком, а затем — доказательств, выдвинутых ответчиком.
«Однако, — как подчеркивает М.А. Чельцов-Бебутов, — эти указания не должны вводить в заблуждение. «Кратким изображением» введен подлинно розыскной процесс со всеми его типичными чертами. К ним относятся активность суда, преимущественное значение письменности, резкое ограничение прав обвиняемого, превращаемого в объект пытки, и формальная система доказательств, сила которых определена законом».
Согласно положениям «Краткого изображения процессов или судебных тяжб» суду отводилась ведущая роль в процессе. Причем в этот период судебные органы и органы предварительного расследования не были отделены. Поэтому процесс не делился на предварительное расследование и разбирательство дела в суде. Характерной чертой уголовного судопроизводства явилось то, что не допускалось судебное представительство.
Процесс начинался с оповещения о явке заинтересованных лиц в суд, где выяснялись претензии челобитчика и объяснения ответчика, причем это делалось уже в письменной форме. Затем суд переходил к анализу доказательств, которые были четырех видов: 1) признание обвиняемого; 2) свидетели; 3) письменные доказательства; 4) присяга (ст. 6 главы I «О доказательствах»).
Специальная глава посвящена «расспросу с пристрастием» и пытке, условием применения которой законодатель называет обоснованное подозрение судьи о совершении обвиняемым преступления (глава VI). Достаточность оснований определялась формально: одного свидетеля-очевидца преступления было достаточно не только для обвинения подозреваемого, но и для применения к нему пытки. Одного свидетеля, дающего косвенные показания против подозреваемого, недостаточно для применения пытки. Требовалось не менее двух таких свидетелей, чтобы подозрение стало основанием для применения пытки (ст. 2 главы VI). Эта норма была заимствована из общегерманского свода уголовных законов «Каролина» (1532 г.), который действовал в германских землях до конца XVIII в. и, следовательно, был для Петра I собранием вполне актуальных юридических документов.
Признание под пыткой и данное перед судом рассматривалось как добровольное признание, которое, в свою очередь, являлось необходимым условием его достоверности. В то же время, если подсудимый, вместо того чтобы подтвердить признание, данное им во время пытки, отвергал его на суде, заявляя, что он был вынужден сделать это по причине мук на пытке, он мог быть подвергнут второй и третьей пытке. Если подсудимый выдерживал все три пытки и все же не признавался, он не подвергался допросу и освобождался после того, как представлял своего поручителя в том, что за истязание над ним не будет мстить. Считалось, что если обвиняемый упорствует в отрицании, то с него должны быть сняты все улики преступления, которые против него выдвигались. В отсутствие новых улик, отличных по своему характеру от предыдущих, пытка не могла быть проведена (ст. 7 главы VI). Соборное уложение 1649 г. таких деталей еще не знало.
Порядок производства самой пытки был регламентирован еще Указом от 23 октября 1673 г., согласно которому запиравшихся преступников пытать велено три раза и жечь огнем. При первой пытке велено были им давать 80 ударов «без спуску», при второй — 120, а при третьей — 150. Прочих же людей, если они доходили до пытки, подвергали при первой пытке 50 ударам без спуску, при второй — 80, а при третьей — 100 ударам.
После исследования доказательств суд переходил к вынесению приговора.
Как нетрудно убедиться, законодатель постепенно, начиная с Судебника 1497 г., стал уходить от описания рекомендаций при расследовании той или иной категории уголовных дел. В «Кратком изображении процессов или судебных тяжб» уже невозможно найти подобного рода рекомендаций, которые, как указывалось ранее, были свойственны Соборному уложению 1649 г. В то же время законодатель стал более детально регламентировать процедуру получения конкретных доказательств.
Определенным диссонансом к «Краткому изображению процессов или судебных тяжб» звучит именной Указ от 5 ноября 1723 г. «О форме суда». Как прямо следует из текста настоящего Указа, розыскной (следственный) процесс «удерживался», а «между тем как вообще сим указом для всех родов дел предписывалось обвинительное судопроизводство». Противоречие между указанными нормативными актами не могло не привести к различному толкованию в судах, что и видно из Указа Сената от 3 мая 1725 г. «О пояснении 5 пункта Указа 1723 ноября 12 «О форме суда». В нем, в частности, указано, что «Правительствующему Сенату известно учинилось, что в некоторых судебных местах о злодействе изображенное слово в 5-м пункте толкуют разным образом, и от того происходит в судах непорядок». В связи с чем Правительствующий Сенат разъяснил: «злодейство, т.е.: первое, Богохудбники и церковные мятежники, о которых ясно изображено в Уложенье в главе I в первом и во втором пунктах, так же раскольники; второе, противные слова про Императорское Величество и Их Величества высокую фамилию, измена и бунт; третье, смертоубийцы, разбойники и тати, которые пойманы будут, или с поличным приведены, хотя с казенным, или партикулярных людей, тем с пунктов, или с челобитен на них поданных, списков не давать и расспрашивать их как злодеев. А на кого поданы будут доношении в краже чего казенного, или с народу собираемого, или и партикулярных людей, а с тем они пойманы или приведены не будут, с таким поступать по вышеозначенному указу о форме суда, для того хотя такие кражи за злодейство причитаться могут токмо прежде, пока они в том допрашиваны, а подлинно еще обличены не будут, до тех мест злодея признавать их не можно». Таким образом, для собственно уголовных преступлений предписывалось учинять расспросы или, иначе говоря, розыск (следствие). В рассматриваемом Указе сохранено различие между татьбой с поличным и без поличного, из которых последняя не причислена прямо к уголовным преступлениям и потому подлежала обвинительному судопроизводству.
До настоящего времени единого мнения историков и правоведов по поводу столь резкого колебания законодателя петровского периода не имеется. Одни их них полагают, что практика розыскного процесса была неудобной; другие — что отказ от розыскного процесса явился следствием волокиты в судах, чему способствовала данная форма процесса; третьи — что изменения, вносимые Указом «О форме суда», представляются не столь уж принципиальными, как это кажется на первый взгляд. В определенной мере этот Указ, как полагают сторонники данной точки зрения, издан не во изменение, а в развитие предшествующего законодательства.
Представляется, что такое «колебание» законодателя могло явиться следствием, либо отсутствием четкого различия в содержании понятий «суд» и «розыск», которые использовались законодателем порою как синонимы («и не надлежит различать (как прежде бывало) один суд, другой розыск»), либо, как в настоящее время принято говорить, технической ошибкой законодателя.
Как известно, в период правления Петра I была создана Тайная канцелярия (февраль 1718 г.), имевшая первоначальной целью произвести следствие по делу царевича Алексея Петровича. Она располагалась в Петропавловской крепости в Петербурге. В Москве имелись ее отделения. Впоследствии к Тайной канцелярии перешли следствие и суд по делам чрезвычайной важности (покушение на царя, попытки политических переворотов, государственная измена и т.п.). Следствие в Тайной канцелярии обычно проходило с применением пыток. В мае 1726 г. Тайная канцелярия была ликвидирована с передачей всех ее дел Преображенскому приказу, созданному в 1686 г. в подмосковном селе Преображенском для управления Преображенским и Семеновским полками. С 1697 г. Преображенский приказ получил исключительное право следствия и суда по политическим преступлениям, но с известными ограничениями в период существования Тайной канцелярии. В марте 1731 г. Тайная канцелярия была восстановлена как канцелярия тайных розыскных дел, которая была ликвидирована в 1762 г., а ее функции перешли к Тайной экспедиции при Сенате.
Характеризуя деятельность Тайной Канцелярии, невозможно не отметить, что каких-либо специальных документов, регламентирующих способы расследования, принято не было. В.И. Веретенников по этому поводу писал: «Никакой инструкции, никакого устава, никакого регламента, никакого даже более или менее общего указа, регламентирующего деятельность Канцелярии, не существует». И далее: «Если в способах деятельности (методики расследования. — Прим. авт.) своей Канцелярия обычно руководилась традицией или, когда традиция оказывалась недостаточной, Канцелярия сама выказывала некоторое творчество, — с надлежащего одобрения конечно, — то, однако, когда приходилось выносить судебные по разным делам приговоры, тут уже все-таки надо было опираться на тот или иной законодательный акт, который бы оправдывал вынесение того или иного приговора… В таких случаях особенно часто привлекались три законодательных акта, нормировавших таким образом судебные функции Канцелярии; это были: вторая глава Уложения ц. Ал. Мих., воинский устав (точнее — артикулы) и указ 10 апреля 1730 г.; кроме того, изредка можно в делах встретить еще ссылки на указы: от 15 февраля 1733 г. и от 25 июня 1742 г.». При этом следует отметить, что Указ от 15 февраля 1733 г. не давал ничего нового в сравнении с Указом от 10 апреля 1730 г., дававшим указания, каким образом наказывать «за ложные оговоры, за ложное сказывание «слова и дела» (о государственных преступлениях. — Прим. авт.) и за донос о произнесении ненаказуемых выражений: «бунтовщик» и «изменник». Указ от 25 июня 1742 г., скорее всего, был издан по частному поводу и является исправлением одного пункта Указа от 10 апреля 1730 г., а именно: «в этом последнем повелевалось крепостных за ложное сказание ими «слова и дела» бить кнутом и затем, если помещик того пожелает, записывать в рекруты».
К одним из немногих документов Тайной канцелярии относились «Вопросные статьи», состоящие из «вопросных пунктов» («пунктов к допросу», «генеральных пунктов» и т.п.). Именно они определяли «методический» ход расследования. Иначе говоря, был разработан реестр вопросов, которые необходимо выяснить при допросе о государственном преступлении: 1) был ли умысел; 2) было ли намерение умысел учинить; 3) были ли соучастники; 4) были ли организаторы («советчики»); 5) мотив преступления; 6) причины преступления: «из озорства», «спьяну», «недомысла», «сглупа», «спроста».
Увеличение нормативных актов, регулирующих уголовное судопроизводство, которые в известной части были противоречивы, явилось объективной предпосылкой необходимости теоретического исследования организации расследования преступлений. В криминалистической литературе отмечается, что одной из первых известных отечественных работ, содержащей описание рекомендаций по проведению допросов, обысков и других следственных действий, является сочинение Ивана Посошкова «О скудности и богатстве», датированное 24 февраля 1724 г. Но в нем отсутствовали рекомендации, относящиеся к порядку производства расследования преступлений.
Символичной стала расправа над И. Посошковым (поднеся свое сочинение Петру I, он в возрасте 72 лет попал в застенок Тайной канцелярии и умер в заключении в Петропавловской крепости), после которой теоретические изыскания в области уголовного судопроизводства в целом и организации расследования преступлений в частности, не успев начаться, окончились. Возрождение таковых началось только в конце XVIII — начале XIX вв.
Как известно, на протяжении XVIII в. неоднократно предпринимались попытки систематизировать действующее законодательство, в том числе и в сфере судопроизводства. Все эти попытки могут быть сведены к трем основным группам. Первая группа — это попытки соединить все отдельные законы в одно целое, согласовать их между собой, составить «свод». Вторая — попытки перенести в Россию иностранные законы или в виде простого перевода, или в виде переработки, согласования с отечественными узаконениями. Третья — создать Уложение общее или только специально уголовного судопроизводства.
Одна из таких попыток была связана с изданием Устава Благочинного или Полицейского (далее Устав Благочиния), обозначившего основные сферы деятельности полиции и режим работы Управы Благочиния, а методы ее работы, как известно, остались нерегламентированными.
Основными направлениями деятельности полиции, закрепленными в Уставе Благочиния, являлись предупреждение и раскрытие общеуголовных преступлений и охрана общественного порядка.
Наиболее важной сферой работы полиции являлось проведение мероприятий, направленных на пресечение и раскрытие общеуголовных преступлений. При этом, как уже отмечено, деятельность полиции в данной области не нашла должного отражения в Уставе Благочиния. В данном акте полиции предписывалось «иметь бдения за сохранностью, благочинием и порядком», также осуществлять надзор за исполнением законов, а в случае нарушения оных всякого приводить к их исполнению. Эта сфера деятельности полиции получила юридическое закрепление еще в «Пунктах Генерал полицмейстеру» 1718 г., в которых полиции предписывалось пресекать воровство, задерживать слоняющихся людей и смотреть, чтобы не совершались деяния «противные запрещению», а на протяжении всего XVIII в. наблюдалось дальнейшее развитие регламентации данной обязанности.
Хотя предупреждение и раскрытие преступлений являются взаимосвязанными элементами, но мероприятия, проводимые полицией в этих сферах, были различными.
Раскрытие преступлений производилось с использованием как правовых (т.е. закрепленных в нормативных актах), так и неправовых форм.
Устав Благочиния закрепил порядок производства некоторых действий полиции по раскрытию преступлений. Так, процессуальный порядок исследования обстоятельств совершенного преступления был закреплен в главе «Ж» («О частном приставе и его должности») рассматриваемого акта. Таким образом, законодатель уже в самом Уставе акцентировал внимание на том, кто будет руководить работой по раскрытию преступления, следовательно, ставил все нижестоящие полицейские чины в подчинение частному приставу и возлагал на них обязанность выполнять все его поручения для быстрого, всестороннего и объективного расследования преступления. Действия иных полицейских по раскрытию преступлений Уставом вообще регламентированы не были.
При всей новизне положений Устава Благочинного, регламентировавшего деятельность полиции по раскрытию преступлений, он являлся логическим продолжением развития права второй половины XVII-XVIII вв., т.к. продолжали действовать Соборное уложение 1649 г. (в частности, глава X «О суде»), «Краткое изображение процессов или судебных тяжб» 1715 г., Указ «О форме суда» 1723 г. и другие акты. До середины XVIII в. полиция осуществляла только дознание в отношении задержанных «разбойников и воров», передавая их затем для следствия и суда Юстиц-коллегии (в Санкт-Петербурге) и Сыскному приказу (в Москве) либо губернским или воеводским канцеляриям. В 1746 г. право производить расследование в Санкт-Петербурге и его губернии переходит к Розыскной экспедиции, созданной при Полицмейстерской канцелярии. Таким образом, полиция стала осуществлять следствие по всем уголовным делам за исключением государственных.
Расследование преступлений начиналось с подачи челобитной о совершенном преступлении. Однако наряду с этим правилом Устав Благочиния закрепил и другие поводы для начала расследования, к которым относились «устные жалобы, прошения, уведомления, извещения или донесения», хотя в практической деятельности существовали и другие основания (объявления и рапорты). Жалобы, прошения и объявления поступали от частных лиц, проживающих в городе, а уведомления, извещения, донесения и рапорты исходили от наместнических, губернских, городских или уездных присутственных мест или должностных лиц.
Объявление о совершенном преступлении могло быть написано собственноручно потерпевшей стороной (о чем делалась пометка) либо канцеляристом Управы Благочиния. В объявлении указывалось: 1) кому подано сообщение; 2) от кого или какого органа; 3) когда могло быть совершено преступление (если время точно не известно); 4) где было совершено преступление; 5) каким способом было совершено преступление; 5) кто мог совершить преступление; 6) кто являлся очевидцем или свидетелем преступления; 7) время подачи сообщения и т.д.*(81). Объявление составлялось в двух экземплярах, один из которых направлялся в Управу Благочиния, а второй — приставу той части, где было совершено преступление.
Дальнейшие действия частного пристава по расследованию преступлений зависели от многих факторов. Во-первых, каков был вид преступления (против личности, собственности и т.д.); во-вторых, задержано или не задержано лицо, совершившее преступление; в-третьих, если лицо не задержано, опознано оно очевидцами или нет и т.д.
Устав Благочиния выделял четыре вида преступлений: 1) против личности (ст. 267); 2) посягающие на места жительства или обитания (ст. 268-269); 3) посягающие на имения (ст. 268-269); 4) преступления в виде «лживого поступка или против общего правосудия или против народной тишины» (ст. 271, 272) и т.д.
Для каждого вида преступлений Устав Благочинный предусматривал определенный перечень вопросов, по которым необходимо было получить ответ в процессе расследования. При совершении преступления против личности частному приставу необходимо было исследовать следующие вопросы: «1) о особе над кем учинено? 2) о действии что учинено? 3) о способе или орудии чем учинено? 4) о времени когда учинено? 5) о месте где учинено? 6) о околичностях объясняющих с намерением или без намерения, и утверждающих или обличающих как учинено? 7) преступника кем учинено».
При получении информации об убийстве или телесных повреждениях частный пристав составлял краткий рапорт о происшествии, который направлялся в Управу Благочиния, а затем прибывал на место совершения преступления, где подробно допрашивал всех потерпевших, выясняя, имел ли место факт преступления и кто мог совершить данное деяние.
Обязательное участие при расследовании подобных преступлений принимало лицо, «правящее должность докторскую». Лекарь проводил освидетельствование трупа либо лица, получившего телесные повреждения, а по окончании составлял сообщение в Управу Благочиния, в котором фиксировались данные осмотра, а в случае обнаружения трупа — предварительные причины смерти.
Пристав изыскивал «гласные» доказательства, т.е. искал очевидцев, свидетелей или иных лиц, что-либо знающих о совершенном преступлении. Исследовались также «негласные» доказательства, т.е. в ходе осмотра места происшествия изымались и изучались предметы материального мира — вещественные доказательства. Получив доказательства, пристав определял относимость их к делу и достоверность, и в случае их полноценности все данные вносились в протокол, который составлялся на месте происшествия.
В протоколе (рапорте) пристав фиксировал результаты осмотра, а если изымались какие-либо вещи, имеющие отношение к делу или оставшиеся у убитого, то составлялся особый реестр, в котором указывались названия вещей, их количество и отличительные признаки. О каждом факте смерти Управа Благочиния рапортом докладывала в Наместническое или Губернское правление, а труп предписывалось оставлять «в удобном и удаленном от жилья месте под караулом».
При получении информации об имущественном преступлении (т.е. посягании на место обитания или имение) частному приставу необходимо исследовать следующие вопросы: «1) о обитании (имении) над каким учинено? 2) о действии что учинено? 3) о способе или орудии чем учинено? 4) о времени когда учинено? 5) где учинено? 6) о околичностях объясняющих с намерением или без намерения, и утверждающих или обличающих как учинено? и 7) преступника кем учинено?».
Прибыв на место происшествия, пристав действовал в последовательности, схожей с расследованием преступлений против личности. Информация о преступлении поступала либо в виде рапорта квартального надзирателя, либо в качестве объявления потерпевшей стороны. К объявлению обязательно прилагался реестр пропавших вещей, в котором перечислялись все украденные вещи с индивидуальными признаками, их количество и примерная цена. Внизу ведомости ставилась общая стоимость украденных вещей с целью определения подследственности данного дела.
Частный пристав проводил осмотр места происшествия и допрашивал всех имеющих отношение к делу лиц. По окончании осмотра составлялся рапорт с результатами осмотра и допросов, который направлялся городничему в Управу Благочиния.
Последний вид преступлений, закрепленный в Уставе Благочиния, представляет собой посягательства против правосудия и «народной тишины». Под этим подразумевались учинение «лживого поступка», побег из-под стражи, сокрытие уголовного преступления и т.д. Данные преступления посягали, прежде всего, на интересы государства и его внутреннюю безопасность, но напрямую были связаны и с выгодой частных лиц.
При совершении этих преступлений частному приставу необходимо было исследовать следующие вопросы: «1) во вред чей или чему учинено? 2) о действии что учинено? 3) о способе или орудии чем учинено? 4) о времени когда учинено? 5) о месте где учинено? 6) о околичностях объясняющих с намерением или без намерения, и утверждающих или обличающих как учинено? и 7) преступника кем учинено?».
Расследование подобного рода преступлений происходило также в несколько ином ракурсе в отличие от вышеназванных видов. В раскрытии этих преступлений было заинтересовано государство, поэтому уголовное преследование чаще начиналось с подачи доношений или извещений, поданных чиновником, хотя не исключалась подача жалоб и частными лицами.
Вся предварительная информация, полученная в ходе осмотра, допроса потерпевших и очевидцев, направлялась городничему в Управу Благочиния, который и определял общую стратегию расследования преступления. Производство следственных и розыскных действий, адресованных частным приставам, оформлялось в виде приказа городничего. В приказе каждый пристав получал конкретную задачу или задачи (например, «взять в присутствие Управы Благочиния», т.е. задержать подозреваемых, произвести обыск, освидетельствование и т.д.). Однако главным лицом, осуществлявшим раскрытие преступления, являлся тот частный пристав, на территории которого было совершено преступление, поэтому он мог самостоятельно, без участия городничего, производить расследование.
Установление виновного (виновных) в совершении преступления достигалось различными методами. Очень часто подозреваемый («заподозренный», «обвиняемый» и т.п.) в совершении преступления становился известен сразу после осмотра и допроса свидетелей. Если подобного не происходило, частный пристав ориентировал на раскрытие преступления подчиненных себе квартальных надзирателей и поручиков. Квартальные, в свою очередь, ориентировали сотских и десятских, которым вменялось выявлять людей, «у которых вдруг появились лишние деньги или пожитки».
Пристав не мог лично осуществлять негласные розыскные мероприятия, однако именно у него концентрировалась вся информация о раскрытии преступления, полученная как гласным, так и негласным способом.
Согласно положениям Устава Благочинного частный пристав приступал к расследованию после установления лица, совершившего преступление. Если личность обвиняемого стала известна и имелась точная информация, что он находится за пределами города, то для поиска преступника (преступников) через Наместническое или Губернское правление посылались распоряжения в ближайшие города и уезды. В них отражались обстоятельства преступления (что, где и когда произошло), имена и фамилии разыскиваемых, а также их приметы (рост (в аршинах и вершках), возраст и др.). В случае совершения имущественных преступлений указывался перечень имущества, которое могло находиться у разыскиваемого.
При обнаружении и задержании подозреваемого полицейские чины доставляли его к частному приставу независимо от времени суток, где он немедленно допрашивался. В ходе допроса выяснялось: «кто он таков, как его зовут, много ли лет от роду, холост или женат, был ли у исповеди и св. Причастия». У служащих или ранее служивших спрашивалось об их сроке (периоде) службы и имеют ли (имели) они «отличных заслуг или пороков». Если возникали подозрения по поводу правдивости показаний, в места несения их службы направлялись запросы, а производство следствия при этом не останавливалось.
При проведении допроса существовали некоторые ограничения. В частности, «спрашивать не должно: малолетних детей на родителей, людей и служителей на господина, глухих, немых и безместных», что являлось атрибутом архаичного уголовного процесса. В ходе допроса устанавливались обстоятельства совершенного преступления (в частности, уточнялось, с намерением или без намерения совершено преступление, т.е. умышленно или неосторожно), выяснялось наличие «становщиков, держателей», а также места их возможного нахождения.
В случае установления причастности подозреваемых к преступлению их препровождали в Управу Благочиния, где брали под стражу и рассаживали порознь. О любом задержанном делалась соответствующая запись в журнал Управы Благочиния.
При производстве дознания и следствия наряду с допросами, осмотрами и обысками, освидетельствованиями применялись и новационные следственные действия, такие как следственный эксперимент, но они не давали однозначного ответа по поводу виновности или невиновности лица.
Если между показаниями сторон имелись существенные противоречия, проводилась очная ставка, в ходе которой ранее допрошенным лицам поочередно задавались вопросы, ответы на которые в последовательности заносились в протокол. Таким образом, некоторые элементы состязательного процесса сохранялись при расследовании незначительных уголовных преступлений.
Для установления истины по делу использовались и старые «проверенные» методы, например пытка. Порядок проведения пытки регулировала особая инструкция. Однако в конце XVIII в. наблюдалась тенденция уменьшения применения допросов «с пристрастием». В 1763 г. право на разрешение применения пыток переходит исключительно к губернаторам, а в 1774 г. во все присутственные места было дано секретное, «к единственному сведению начальствующих», распоряжение о неприменении пыток, но на практике пытки и пристрастные расспросы применялись и после этого.
Если все материалы были собраны и виновность задержанного не вызывала сомнений, дело направлялось на рассмотрение Управы Благочиния. Члены Управы, рассматривая дело, выслушивали показания потерпевшей стороны, зачитывали протоколы осмотра, освидетельствования и допроса, составленные частным приставом, а также мнение виновной стороны. Все допрашиваемые Управой Благочиния обязаны были давать клятвенное обещание «свидетельствовать самую сущую правду» и целовали крест. Таким образом, осуществлялось предупреждение преступления в лжесвидетельстве.
При выслушивании всех показаний члены Управы Благочиния выносили одно из двух решений: 1) если было совершено правонарушение, то выносился окончательный приговор по существу дела; 2) если было совершено преступление, то материалы дела направлялись в суд.
По окончании расследования канцелярист составлял протокол заседания Управы Благочиния, в котором указывалось: 1) время заседания Управы; 2) присутствовавшие на заседании Управы (звания и фамилии городничего, приставов и ратманов); 3) какое дело слушалось; и 4) какое постановление было вынесено по делу. На основании данного протокола решение приводилось в исполнение.
Как уже отмечалось, на протяжении всего XVIII в., после работы И. Посошкова, в России не предпринималось попыток осмыслить и исследовать проблемы способов (методов) расследования преступлений. Таких проблем было довольно много, о чем может свидетельствовать привлечение к деятельности по раскрытию и расследованию преступлений бывших преступников. Например, широко известен случай привлечения к сыскной работе правоохранительными органами Российской империи XVIII в. Ваньки Каина (Ивана Осипова), который в своей практике использовал особый метод розыска и отождествления преступника по присущему для него способу совершения преступления. Этот метод был разработан на основе собственного криминального «почерка».
Справедливости ради следует отметить, что не только отечественной правоохранительной системе был свойствен исторический этап, связанный с привлечением преступников к деятельности по расследованию преступлений. Так, например, профессиональный преступник Э.Ф. Видок был привлечен в 1810 г. парижской полицией к раскрытию преступлений, а впоследствии он был назначен на пост шефа криминальной полиции Парижа. Результаты работы Э.Ф. Видок и его «команды», состоявшей только из бывших преступников, могут впечатлить не только его современников. Только за год работы Э.Ф. Видок с 12 сотрудниками арестовал 812 убийц, воров, взломщиков, грабителей и мошенников, ликвидировал притоны, в которые до него не рискнул «сунуться» ни один мировой судья, ни один инспектор.
Как представляется, такое положение было обусловлено несколькими обстоятельствами. Во-первых, количественным и качественным состоянием преступности XVIII-XIX вв., обусловленным социально-экономическим положением. Во-вторых, отсутствием знаний и умений у лиц, которые по долгу своей службы обязаны были раскрывать, расследовать и предупреждать преступления. Потребность в таких знаниях и умениях в этот период стала только появляться и не могла быть восполнена собственным опытом должностных лиц правоохранительных органов. В-третьих, развитие знаний в области раскрытия, расследования и предупреждения преступлений еще не могло достичь уровня научного осмысления проблем в этой области.
Первая наиболее известная работа, описывающая порядок отечественной практики расследования преступлений, принадлежит Петру Раткевичу (1805 г.), в которой он писал, что «судебное дело состоит из трех частей: 1) исследование; 2) определение; 3) приговор и заключение». Исследование есть способ, по которому открывается истина, и начинается оно «1) от лица; 2) от самого дела; 3) от причины; 4) от места; 5) от способа; 6) от орудий; 7) от времени; 8) от случая; 9) от удобности». Раткевич, по всей видимости, впервые попытался дать теоретическое определение типичных следственных ситуаций при расследовании преступлений.
В последующем работы, посвященные теории расследования, т.е. излагавшие советы и наставления по его производству, ряд из которых носил отчетливо выраженный криминалистический характер, стали издаваться все в большем количестве. Среди авторов таких работ следует назвать Я. Баршева, В. Казанского, Е. Колоколова, В. Линовского, Ф. Наливкина, В. Назнанского, Адр. Неклюдова, Н. Орлова и др.
Работы перечисленных и иных авторов первой половины XIX в. носили комплексный характер. С одной стороны, они содержали комментарии к действующим многочисленным нормативным актам, регламентирующим уголовное судопроизводство на основе теории уголовного процесса (например, в работе Н. Орлова анализируется 87 нормативных актов), с другой — рекомендации по организации расследования преступлений, в том числе и обстоятельств, способствующих расследованию, и давали некоторые элементы характеристик последних. Так, В. Назнанский, используя современную терминологию, приводит криминалистическую характеристику личности преступника, обращая внимание на следующие обстоятельства.
На фамилию: отсюда рождается понятие о нравственности или безнравственности лица от самих родителей, на которых обыкновенно дети бывают похожи, а следовательно — и по имени, под каким разумеют: честным или бесчестным и проч.
На возраст: малолетний или юноша: несовершеннолетний или совершеннолетний, муж ли, старик ли произвели что-либо в действо, ибо в каждом возрасте природа различно действует. Например, дерзость приличнее первым, нежели последним.
На пол: мужчина или женщина, ибо преступления, обнаруживающие более силы физических, например грабеж и разбойничество свойственны мужчинам, отравление же ядом — женщинам, как творение слабейшего.
По природе: жид или француз, например лукавство и обман свойственны первому, а пылкость, ветреность и отчаянность — последнему.
По нации или по отечеству: Россия, Польша, Англия, Франция. Каждая нация имеет свой особый характер (дух народа). Россиянин, отмечает автор, простодушен и добр, поляк вспыльчив и непостоянен, англичанин постоянен и тверд, француз легкомыслен и ветрен.
По воспитанию: строгое или небрежное, религиозное или развратное, нежное или суровое и прочие, ибо каждое воспитание имеет великое влияние на свойства.
По состоянию: раб или свободный, бедняк или богач, простолюдин или вельможа, духовный или светский, ибо к одним делам более склонен тот, к другим — более другой.
По склонности духа: угрюм или весел, мягкосерд или жесток, скуп или щедр, мизантроп или филантроп, ибо что не доступно для одного, к тому другой душевно расположен.
По телосложению: строен и сановит или урод и калека и прочие, ибо душевные свойства ясно обнаруживаются в том или другом.
По образу жизни: постоянство, рассеянность, праздность, склонность к искусствам и занятиям или к бездействию и прочие.
И, наконец, вообще по нравственности и религиозным чувствам и понятиям.
В работах Я.И. Баршева наряду с комментариями действующего в то время процессуального законодательства («произведения древних практиков») приводятся рекомендации по расследованию отдельных категорий преступлений. Так, он рекомендует, что по делам о «смертоубийстве» нужно выдвинуть, во-первых, «общие версии причин смерти», во-вторых, подобрать «средства их проверки: личный осмотр со стороны следователя места, где найден труп, его положение, ран и язв, орудий и всего того, что окружает его и найдено при нем и что могло быть причиною смерти».
Я.И. Баршев указывает на «образ исследований при похищении» (методики расследования — Прим. авт.):
проверка возможности, действительности и осмотр «места воровства»;
описание «покраденного»;
опознание вещей;
допросы и очная ставка;
оценка вещей «ценовщиком».
Он также указывает и на правила ведения допроса. Так, «образ производства допроса» начинается со слов: «Нет точных и исчерпывающих правил, но при этом есть начала, которых нельзя упускать из вида». Эти начала таковы: «каждый должен быть допрошен в возможно скорое время»; должно быть «совершенное спокойствие допрашивающего» как «существенное качество» (серьезность, достоинство); не выказывать замешательства; «прилично изменять план допроса»; «приобретение доверенности допрашиваемого»; допрашивать по отдельности; далее — последовательность вопросов и форма допроса.
Я.И. Баршев категорично предписывает: «План исследования и допроса не может быть и не должен быть предварительно составлен».
Таким образом, в указанный период происходит дифференциация знаний в уголовном судопроизводстве на теоретическую часть и практическую.
Ярким примером тому служит книга Н. Орлова (1833 г.), первая глава первой части которой посвящена «следствию вообще», вторая — понятию преступлений и преступников, третья — «производителям следствия» и другим процессуальным вопросам. Вторая часть книги раскрывает «способы проведения следствия, в том числе содержит классификацию уголовных дел, понятие проведения следствия и т.д.».
Работы Е. Колоколова разделены на общие положения о «следствии вообще» и «положения особенные». В последнем разделе автор излагает, выражаясь современным языком, криминалистические рекомендации по расследованию смертоубийств и отравлений, поджогов, злонамеренных банкротств, хищений и т.д..
Таким образом, имеются все основания констатировать, что в первой половине XIX в. в отечественной науке начинает непосредственно формироваться новая отрасль знаний, впоследствии получившая название «криминалистика», а также ее самостоятельный раздел (часть, теория) — криминалистическая методика расследования преступлений.
Расширение круга вещественных доказательств («немых свидетелей»), разработка и применение при расследовании преступлений средств (методов) их собирания и исследования вызвали растущий интерес и к формулированию отдельных методико-криминалистических рекомендаций.
1.3. Становление криминалистической методики
Во второй половине XIX — начале ХХ в. в России отмечалось значительное увеличение числа уголовных преступлений. Это один из тех периодов исторического развития, которые «особенно ярко показывают обусловленность структуры и содержания правоохранительной деятельности проблемами общественного развития». Так, по сравнению с 1850 г. уровень преступности в 1911-1913 гг. вырос в 3,4 раза. В 1913 г. при численности населения страны в 19 млн. человек было зарегистрировано 3,5 млн. преступлений. В результате темпы роста преступности стали превышать прирост населения в два раза.
Житейский опыт и «здравый смысл», которых было достаточно в прежние времена для раскрытия преступлений, уже не могли помочь в изобличении преступников, применяющих все более изощренные способы совершения и сокрытия преступлений. Именно это и привело к возникновению своеобразного социального заказа — разработке новых эффективных средств и методов раскрытия и расследования преступлений, отвечающих требованиям времени, основанных на передовых достижениях естественных и технических наук. Предполагалось противодействовать качественно изменившейся преступности новыми средствами и методами. Ответом на этот социальный заказ и стало возникновение новой отрасли научного знания, которую Рудольф-Арчибальд Рейс называл «научной полицией», или «технической полицией», либо «техническими методами следственного производства», А. Вейнгардт — «уголовной тактикой», В. Штебер — «уголовной полицией», Г. Шнейкерт — «уголовной техникой», а Ганс Гросс — «криминалистикой».
Потребности практики противодействия преступности обусловили необходимость широкого и активного внедрения в данную деятельность достижений естественных и технических наук в сочетании с совершенствованием уголовно-процессуальных норм. Так, например, получили дальнейшее развитие судебно-химические и химико-микроскопические исследования. В свет выходят различные наставления, которые призваны оказать теоретическое содействие экспертам и следователям в исследовании различных веществ, предметов, явлений и т.п. Так, например, в одном из наставлений, посвященном исследованию «подозрительных пятен» (подготовленному на диссертационном исследовании Р. Лангеля «О распознании и исследовании кровяных пятен» (1855 г.), работе Г. Струве «Наставление об исследовании подозрительных пятен» (1871 г.) и др.), даются практические рекомендации по осмотру, изъятию и изучению предметов, имеющих такие пятна. Там приводятся признаки, по которым возможно провести различие между кровяными пятнами людей и животных, между различными выделениями человеческого организма, а также даются практические советы по исследованию кровяных пятен с использованием сложного микроскопа и поляризационного прибора, посредством спектрального анализа и химических реактивов и т.п..
Указанные тенденции второй половины XIX в. способствовали зарождению основ криминалистической методики расследования отдельных видов преступлений. Так, в руководстве для судебных следователей Г. Гросса, переизданного в России не менее шести раз (на протяжении 30 лет), главное внимание уделено особенностям поведения некоторых категорий преступников, их языку и способам совершения преступлений. Одновременно небезынтересно обратить внимание на следующие обстоятельства. В предисловии к четвертому изданию Г. Гросс привел схему, где показал, какое положение, по его мнению, «должна занимать криминалистика в общей системе уголовных наук». В ней автор отвел криминалистике место в структуре криминологической феноменологии, которая, в свою очередь, является структурным образованием науки криминологии. Сама криминалистика, по его мнению, состоит из двух частей: «Учение о проявлениях преступлений» и «Учение о производстве, расследований». Таким образом, можно сделать вывод: 1) хотя криминалистика и берет свое начало в уголовном судопроизводстве ее зарождение было напрямую связано с криминологией и проявилось как элемент ее структуры; 2) в предмет криминалистики ее основатель Г. Гросс включил: а) проявление преступлений (криминалистическая характеристика преступлений); б) производство расследования (криминалистическая методика расследования).
В работе Альберта Вейнгардта «Уголовная тактика…» более рельефно прослеживается выделение особенностей расследования различных видов преступлений. Автор дифференцирует науку, названную им «Уголовная тактика», на две части: Общую и Особенную. При этом в предисловии к данной книге он отмечал: «Ядро моих выводов образует метод… Описание приемов расследования отдельных преступлений, данных в Особенной части, покажут, как применить эти методы в каждом отдельном случае». А. Вейнгардт подчеркивал, что его книга отличается от руководства для судебных следователей Г. Гросса «…тем, что она придает главное значение сообщению важных для судебных следователей познаний, между тем как у меня на первом плане стоит руководство к работе, имеющей определенную цель…».
В данной работе А. Вейнгардт сделал попытку создать типовую схему расследования, пригодную для всех случаев, на основе установления некоторых групп признаков, которые могут характеризовать личность преступника. Путем последовательного уточнения этих признаков органы расследования должны прийти к раскрытию преступления. Такая схема включала в себя:
1) установление «следов, примет и всех обстоятельств, характеризующих виновника»:
обстоятельств совершения преступления, а именно: присутствие на месте преступления, обладание средствами и орудиями для совершения преступления, обладание соответствующими качествами, знаниями и способностями;
обстоятельств, служащих причиной преступления, а именно: мотив, намерение совершить преступление;
влияние последствий совершенного деяния на самого преступника, а именно: физическое влияние, психическое влияние;
2) выявление лиц, к которым подходят уличающие обстоятельства: кто был на месте преступления; кто обладал средствами и орудиями, нужными и употребленными для совершения преступления; кто обладал качествами, знаниями и способностями, проявленными преступником; кто имел мотив (побудительные причины) к совершению преступления; кто проявлял намерение или желание совершить преступление; на ком заметно влияние последствий содеянного преступления.
Далее А. Вейнгардт рекомендует, установив круг лиц, к которым относятся указанные признаки, «методом последовательного исключения» отбрасывать из этих лиц тех, в отношении которых дальнейшая проверка установит их непричастность к преступлению. В результате должны остаться одно или несколько лиц, являющихся виновниками преступления.
Как нетрудно убедиться, предложенная «универсальная» схема расследования основана на исследовании личности преступника, хотя и в связи с некоторыми другими обстоятельствами совершенного преступления (например, место преступления, орудия и средства преступления и т.п.), но без непосредственной их оценки. Представляется, что такой подход к расследованию преступлений является отголоском архаического уголовного процесса, когда дело разбиралось государственными органами (судом) только в случае, если было известно лицо, совершившее преступление (например, поймано с поличным). Закрепленное на законодательном уровне (на Руси в нормах Русской Правды, Судебников и т.п.), такое положение долго существовало в практической деятельности органов расследования. Как отмечал в своих работах В. Громов, инициатива возбуждения уголовного дела (древнейшей формы судопроизводства) принадлежала потерпевшим и его близким родственникам. Они возбуждали дело, обвиняли совершителя преступления, представляли доказательства, а обвиняемый оправдывался, представляя свои возражения. Корни этого процесса (состязательного) кроются в тех обычаях неорганизованного быта племен, когда преступление считалось личной обидой, и единственной «правильной» реакцией на эту обиду со стороны потерпевшего были частная месть, личная расправа и самосуд. С течением времени в общественно-родовой быт народов приникало начало организованной общественности — сознание, что всякое преступление причиняет вред всему коллективу (племени, общине, роду), поэтому и суд должен быть делом общественным, «мирским».
В основу научных изысканий первых российских криминалистов были положены идеи зарубежных ученых-практиков. Помимо указанных (Г. Гросс, А. Вейнгардт, Р. Рейс) к ним относились также Х. Вучетич, Ч. Ломброзо и С. Оттоленги (Италия), Гейндль (Германия), Э. Локар (Франция) и другие западные криминалисты, разработавшие новые способы изучения уголовных доказательств и научные методы расследования преступлений. Русский криминалист Л.Е. Владимиров в своем труде «Учение об уголовных доказательствах» писал о том, что, если бы новые научные методы расследования преступлений были поставлены на место существующей теории уголовного судопроизводства, «они вывели бы ее из стадии ненаучного повторения статей закона, разбавленного водянистыми рассуждениями об его формах и обрядах, и таким образом была бы создана действительно научная теория уголовного процесса как метода исследования истины в области уголовного суда».
Помимо многократного переиздания книги Г. Гросса следует отметить и изданные в 1912 г. С.Н. Трегубовым конспекты лекций, прочитанные швейцарским криминалистом, доктором химии, профессором Лозаннского университета Рудольфом Арчибальд Рейсом группе высокопоставленных российских судебных деятелей из разных судебных округов России, состоящей из 16 человек. В числе слушателей этой группы был и С.М. Потапов — будущий лидер советской криминалистики. Старший юрисконсульт Министерства юстиции России, профессор уголовного права Александровской Военно-юридической Академии и Императорского училища правоведения — привилегированных высших юридических учебных заведений России — С.Н. Трегубов читал прослушанный им курс лекций для слушателей Военно-юридической Академии и Императорского училища, что являло собой начало преподавания криминалистики в юридических заведениях страны.
Издание лекций Р. Рейса вызвало огромный интерес у криминалистов-практиков. Книга разошлась в течение нескольких недель. Возможно, именно это послужило основанием для принятого С.Н. Трегубовым решения переиздать указанный курс, переработав и дополнив его.
В 1915 г. увидела свет работа С.Н. Трегубова «Основы уголовной техники. Научно-технические приемы расследования преступлений». Большую часть содержания этой книги по-прежнему составляло изложение прослушанных С.Н. Трегубовым лекций А.Р. Рейса. В предисловии к этой книге автор писал, что, «сделав исправление некоторых ошибок и недочетов, допущенных в изданных мною лекциях проф. Рейса и объясняемых как новизною и обширностью материала, так и спешностью работы, я в настоящей книге внес казавшиеся мне полезными довольно значительные дополнения и новые разделы…».
Несмотря на то, что название работы включало такие термины, как «техника», «научно-технические приемы», нельзя согласиться с мнением Т.В. Аверьяновой, которая в предисловии к современному переизданию книги С.Н. Трегубова отмечает, «что данная работа была посвящена в основном вопросам, носившим технико-криминалистический характер». Так, например, в разделе VII («Расследование железнодорожных крушений») автор, по сути, приводит технологию первоначального этапа расследования, формулируя задания при различных ситуациях, возникновение которых возможно на практике, и подкрепляя свои рекомендации наглядными примерами. Отдельные рекомендации автора напоминают современные: здесь и требование к безотлагательному оповещению судебных властей о несчастных случаях на рельсовом пути, и напоминание следователю о том, что «жандармские унтер-офицеры, в числе первых попавшие на место крушения на дрезинах или вспомогательных поездах, составляют протоколы осмотров под неотразимым влиянием местных железнодорожных агентов», заинтересованных в том, «чтобы скрыть от розыскной власти такие обстоятельства, которые могут обнаружить истинный характер «несчастного случая». В целом работа С.Н. Трегубова была не более технико-криминалистической (в собственном смысле слова), чем работы Г. Гросса, А. Вейнгардта и других авторов того времени, при этом в ней излагалось иное видение проблем расследования преступлений.
Проведенное исследование гносеологии понятия «техника» позволяет сделать следующие выводы: 1) понятие «техника» появилось и введено в научный оборот вслед за понятием «технология». При этом примерно с середины XIX в. последнее понятие стало наиболее популярным не только в обыденном применении, но и в научном обороте (за исключением химии, процесс дифференциации научного знания которой привел к становлению самостоятельной дисциплины — химической технологии); 2) в конце XIX — начале XX вв. к технике относили не только предметы материального мира (орудия труда, машины, оборудование и т.п.), но и сам процесс человеческой деятельности, в том числе и связанный с этими предметами.
Таким образом, можно обоснованно предположить, что попытки определить новую науку как «техническую полицию» или «научную технику расследования преступлений» (Р.А. Рейс), «уголовную технику» или «научно-технические приемы расследования преступлений» (С.Н. Трегубов, затем — Г. Шнейкерт, А. Ивенин, Н.Д. Вороновский), а несколько позже как «полицейскую технику» (Э. Локар) продиктованы подсознательным пониманием авторов техники (в широком смысле этого слова) как формы проявления любой человеческой деятельности, которая может характеризоваться негативными или положительными свойствами. К первым свойствам сторонники так называемого технического подхода относили преступные деяния, т.е. технику преступлений, ко вторым — деятельность следователя и суда по расследованию преступлений, т.е. технику расследования.
В связи с использованием в широком смысле термина «техника» хотелось бы привести суждение Э. Локара, изложенное в предисловии изданного им шеститомного произведения под названием «Руководство по криминалистике». Русское издание этой работы вышло в 1941 г. в сокращенном варианте. В частности, Э. Локар писал: «Расследование преступлений столь же старо, как человеческое общество, и исторически представляет собой долгую погоню за трудноуловимой истиной… Ошибка трагична, когда она затрагивает честь, свободу, жизнь, а ни в одной области человеческое мышление не было так склонно к ошибкам.
…Все сферы деятельности человеческого ума соприкасаются и в некоторых пунктах объединяются. Не надо забывать, что знание перечисленных выше наук полезно для уголовного расследования. Но за их пределами остается особая область знаний, которую я предложил назвать полицейской техникой. Я говорю «техника» и на этом слове настаиваю (выделено мною. — Автор.). Действительно, такая отрасль знаний есть, собственно говоря, искусство …а не наука, т.к. ее содержание образуют методы… а не законы, если только не признать, — к чему склоняются в настоящее время и под чем я со своей стороны охотно подписываюсь, — что, вопреки мнению Аристотеля, предметом науки является не общее, а только частное.
Итак, — заключает Э. Локар, — мы будем называть полицейской техникой совокупность методов, заимствованных из биологии, физики, химии и в очень незначительном количестве из математики (теоремы криптографии) и дающих возможность становить доказывающие преступление вещественные улики. Бросается в глаза, что такое определение захватывает и судебную медицину, и судебную химию, и психологию свидетельских показаний. Поэтому лишь путем выделения, очевидно искусственного и неправильного, этих уже прочно сложившихся искусств может быть установлена область полицейской техники. Криминалистика поглощает ее и присоединяет к ней изучение техники преступления».
Таким образом, фактически Э. Локар определил объект криминалистики как науки о технике (методах) исследования доказательств (улик) и технике преступления. И если не брать во внимание некоторой неточности в постановке вопроса о содержании (объекте) криминалистики, то следует всячески поддержать позицию автора о том, что криминалистика тесно связана с техникой в широком смысле этого слова или, иначе говоря, технологией, с одной стороны — преступной деятельности (преступлений), с другой — ее (их) раскрытия, расследования и предупреждения.
В первое десятилетие XX в. заметное место в процессе формирования методико-криминалистических рекомендаций в России заняли работы С.Н. Трегубова, описывавшие широкий круг криминалистических средств и приемов и содержавшие рекомендации по расследованию пожаров, поджогов и железнодорожных крушений, а также работы Б.Л. Бразоля, в которых наряду с «методологией» осмотра и обыска давались рекомендации по действиям следователя на месте железнодорожного крушения.
Несмотря на то, что в работах указанных и других русских авторов конца XIX и начала ХХ вв. также имеются разделы (главы), посвященные расследованию отдельных видов преступлений, тем не менее говорить о существовании в этот период методики расследования как самостоятельной части криминалистики нельзя. Можно констатировать, что существенный шаг в направлении создания научных методов расследования преступлений был сделан российскими учеными в конце XIX — начале XX в., когда наука в ответ на количественные и качественные изменения преступности была призвана вооружить органы расследования (полицейских, судебных следователей, прокуроров) и суд адекватным арсеналом криминалистических рекомендаций. Именно в этот период создаются первые объективные предпосылки для выделения знаний криминалистического характера из уголовно-процессуальной и криминологической наук в самостоятельную научную область.
1.4. Развитие криминалистической методики
Становление отечественной криминалистики как отрасли научно-прикладных знаний совпало с известными социально-политическими преобразованиями, происходившими в России во втором десятилетии XX в. и в последующие годы. Первоначально нужды практики борьбы с преступностью удовлетворялись в основном за счет издания переводной криминалистической литературы западноевропейских стран, носившей методический оттенок.
Уголовное судопроизводство фактически создавалось заново. В этот период был принят ряд законодательных актов, таких как Декрет о суде N 1 от 24 ноября 1917 г., Декрет о суде N 2 от 22 февраля 1918 г., Декрет СНК от 4 мая 1918 г. «О революционных трибуналах», Положение о народном суде РСФСР от 30 ноября 1918 г. и др., в соответствии с которыми были образованы общие суды и революционные трибуналы для борьбы с контрреволюционными и другими наиболее опасными преступлениями. Как замечает С.В. Горленко, несмотря на то что указанными и другими нормативными актами 1917-1919 гг. были сформулированы некоторые из общих условий предварительного следствия, большого значения для развития уголовно-процессуального права они впоследствии не имели.
Предварительное следствие по делам, подсудным революционному трибуналу, производилось специальными комиссиями при Совете рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Наряду с предварительным следствием создавались и органы дознания. Их функции стали осуществлять органы рабоче-крестьянской милиции. Однако на этом этапе становления системы расследования преступлений четкого разграничения обязанностей органов следствия и дознания не имелось.
В последующем для упорядочения организации расследования преступлений были изданы Положение о народном суде и Положение о революционных трибуналах, введенные в действие Декретом ВЦИК от 18 марта 1920 г. В соответствии с первым Положением проведение предварительного следствия возлагалось не на коллегиальный орган, как прежде, а на единолично действовавших народных следователей. Для облегчения работы народных следователей в 1919-1920 гг. издаются инструкции об организации расследования преступлений. В них впервые в советском уголовном процессе находят отражение методические рекомендации следователю по расследованию отдельных видов преступлений. Так, в «Инструкции народным следователям по производству предварительного следствия» (1920 г.) содержались указания по расследованию убийств, спекуляции и других преступлений.
Широкую практику получило привлечение специалистов к расследованию преступлений (судебного медика, судебного химика и специалистов многих других областей знаний). В 1918 г. в Петрограде был создан Высший институт фотографии и фототехники, в составе которого начала действовать первая в нашей стране криминалистическая кафедра. В Киеве и Одессе даже в годы Гражданской войны работали кабинеты научно-судебной экспертизы. Впоследствии по инициативе Н.С. Бакариуса такой кабинет был создан в Харькове (1928 г.).
Таким образом, деятельность правоохранительных органов (независимо от политических режимов в нашей стране) создавала объективные предпосылки объединения криминалистических знаний в единую научную систему с методикой расследования отдельных видов преступлений в качестве ее составной части. Теоретические изыскания становления советской криминалистики были связаны с именами криминалистов ставшими впоследствии известными, таких как: Н.А. Бобров, Н.С. Бокариус, М.Н. Гернет, С.А. Голунский, В.М. Громов, А.А. Захарьин, Е.У. Зицер, А. Ивенин, С. Корнев, Н. Лаговиер, Э.Э. Левентон, П.И. Люблинский, Г.Ю. Маннс, П.П. Михеев, А.А. Поповицкий, С.М. Потапов, Г.К. Рогинский, В.Л. Русецкий, А.А. Сальков, В. Санчов, Н.Н. Семенов, П.С. Семеновский, М.С. Строгович, Н.В. Терзиев, А.Н. Трайнин, В.Ф. Черваков, И.Н. Якимов и др. При этом отечественная криминалистика в указанный период потеряла таких видных ученых, как С.Н. Трегубов, Б.Л. Брозаль и др., которые эмигрировали из страны.
К первым российским методическим работам советского периода относятся труды М.С. Строговича, в которых обобщался опыт расследования должностных и хозяйственных преступлений в области капитального строительства. В 1924-1929 гг. выходят в свет многоплановые работы по криминалистике, затрагивающие проблемы методики расследования отдельных видов преступлений. Так, И.Н. Якимов в своих трудах искал пути решения проблемы создания общего метода расследования по косвенным уликам, различая в системе уголовной тактики особенную часть — научный метод расследования преступлений. В своих работах он писал, что при раскрытии преступлений необходимо использовать «все способы, разработанные уголовной техникой и тактикой, и что только при употреблении рекомендуемых ими научных приемов можно достигнуть верного успеха в разрешении той задачи, которую ставит себе всякое уголовное расследование, — обнаружение виновника преступления и добытого посредством преступления имущества».
Расследование преступлений И.Н. Якимов, по аналогии с Ничефоро, представлял как логический процесс, состоящий из следующих этапов: «1) обнаружение личности совершителя преступления; 2) обнаружение объекта его посягательства и 3) установление существа его преступной деятельности по тем изменениям, которые она внесла в природу и соотношение вещей между собой». Как полагал И.Н. Якимов, в производстве следственных действий, которые сопровождают указанные этапы, «в их логической последовательности и заключается общий метод раскрытия всякого преступления, вне зависимости от свойственных ему особенностей (будь это убийство, кража или иное преступление — все равно)».
Как представляется, предложенная достаточно жесткая схема общего метода расследования преступлений не может быть принята в качестве универсальной, пригодной для расследования всех категорий преступлений.
Как уже указывалось, В.И. Громов в своих многочисленных общетеоретических и практических работах в области криминалистики (часть из которых была подготовлена при непосредственном участии Н. Лаговиера, забытого и практически не упоминающегося последующими поколениями криминалистов) впервые выделил методические рекомендации в системе криминалистики в самостоятельный раздел науки. По его мнению, сделанные на основе опыта прошлого обобщающие практические выводы о методах работы, содержащие систематизированные практические указания по наиболее рациональному ведению расследования, могут облегчить работу следователя по уголовному делу.
Под методом в науке, писал В. Громов, принято понимать известный испытанный на опыте или практике способ или технический прием, употребляемый при изучении или исследовании какого-либо явления, факта или события. При этом под понятие метода часто подводится весьма разнообразное содержание. Наравне с указанным пониманием «нередко слово метод употребляется для обозначения определенной формы организации или системы действий, предполагающих известную связь и последовательность, в которой те или другие действия должны следовать одно за другим для достижения известной цели». Анализ различных областей деятельности человека, где используется понятие «метод», позволяет автору сделать вывод: «Во всех разнообразных областях жизни и деятельности человека, в области научно-теоретических и технических исследований и практических производственных работ — всюду употребляются и применяются те или другие различные методы в зависимости как от характера и особенностей работы в той или другой области, так и от целей и задач, которые преследуются данной областью исследования или работ».
Под методом в области расследования преступлений В.И. Громов понимал все те допустимые законом, выработанные наукой и практикой и проверенные на опыте способы и приемы, которые способствуют достижению практической задачи исследования преступления и обнаружения его виновников. Поэтому в задачу методики или методологии расследования преступлений должно войти изложение всей совокупности правил о наиболее целесообразном использовании и применении способов и приемов, которые могут облегчить работу по расследованию преступлений.
Немаловажным обстоятельством является и то, что В. Громов, по всей видимости, первый и последний из отечественных ученых-криминалистов выявил аналогию между работой органов расследования и производственными процессами промышленного предприятия. При этом, на мой взгляд, он привел достаточно убедительные аргументы в пользу того, что в организации деятельности органов расследования «могут быть применены те же требования и принципы, какие имеют применение и в отношении работников физического труда — производственных работников предприятий». Далее В. Громов отмечал: «Подход к работе, направленной к цели расследования преступлений как к производственному рабочему процессу, — не выдумка кабинетных ученых, не измышление НОТ’а, а реальность, жизненный вопрос, разрешающий проблему рациональной организации всего процесса расследования». Акцентируя внимание на последнем положении, В. Громов делает практические выводы, сформулировав их следующим образом:
«1) всякая работа органов расследования, как и работа отдельных работников милиции и уголовного розыска по расследованию каждого преступления, должна производиться в порядке планового метода с предварительным и последующим точным учетом всех процессуальных действий, которые необходимо произвести в процессе расследования данного уголовного дела;
2) все трудовые процессы, все отдельные действия по расследованию уголовных дел органов расследования и их работников должны строиться и организовываться как производственные процессы с применением к ним тех же методов рационализации, какие применяются и в производственных предприятиях: чтобы эти процессы давали наибольшую производительность, они должны подчиняться общему режиму экономии и сопровождаться наименьшей затратой времени, средств и живой силы при одновременном ускорении темпа расследования».
К сожалению, в последующих своих трудах В. Громов отошел от рассмотренного подхода в исследовании проблем криминалистической методики, что, возможно, явилось следствием критики. Так, например, авторы первого советского учебника по криминалистике писали: «Эта аналогия абсолютно не правильна как теоретически, ввиду ее крайне механистического характера, так и практически.
Совершенно очевидно, что соотношение между основными элементами производственного процесса на фабрике или заводе (рабочая сила, орудия производства, сырье) совершенно иные, чем те соотношения в процессе расследования, на которые указывает Громов. …Схема Громова приводит к выхолащиванию политического содержания расследования, т.к. само событие преступления, то общественное отношение, которое является конкретным проявлением классовой борьбы, не находит себе места в этой схеме…».
Критика рассмотренного подхода к проблеме методики расследования преступлений со стороны последующих поколений ученых-криминалистов была несколько сдержанней, а в последние два десятилетия об «аналогии» В. Громова попросту забыли. Тем не менее сравнительный анализ деятельности органов расследования по раскрытию, расследованию и предупреждению преступлений с производственными процессами любого предприятия позволяет констатировать наличие единых принципов деятельности, обусловленных их социальной функцией. Иначе говоря, деятельность по расследованию преступлений и производство какой-либо продукции являются разными сторонами общественно-социальных процессов. А раз так, то принципы этих процессов не могут быть по сути различными. В то же время данные принципы не могут быть идентичными в части их содержания, как, впрочем, не могут быть идентичными принципы различных производств (например, промышленного производства, сельскохозяйственного производства и т.п.). В. Громов фактически вплотную подошел к выявлению и констатации принципов формирования методики расследования преступлений, выделив два из них (по всей видимости, с его точки зрения, наиболее важных) — это плановость и рациональность. Ученый не просто отметил важность научной организации труда (НОТ) органов расследования, но и показал направление ее использования, предсказав особое значение НОТ в деятельности не только органов расследования, но и всей правоохранительной системы.
На общем фоне критики позиции В. Громова мне удалось обнаружить некоторое ее понимание в советской криминалистической литературе. Так, в учебнике по криминалистике 1939 г. (отв. ред. А.Я. Вышинский), в частности, отмечалось: «Нельзя составить план производства какого-либо завода, не зная технического процесса данного производства, нельзя построить план расследования, не зная процессуальных форм расследования, техники и тактики расследования». Из данного положения следует, что принципы плановости и рациональности, как отмечал В. Громов, свойственны как производству, так и расследованию преступлений, с чем невозможно не согласиться.
Справедливости ради необходимо отметить, что западные криминалисты еще до работ В.И. Громова выделяли методические рекомендации в системе криминалистики в самостоятельный раздел науки. Так, помимо указанных ранее работ А. Вейнгардта, можно назвать переведенные с немецкого языка работы А. Гельвича, которые автор посвятил непосредственно методам расследования преступлений, излагая, как сегодня принято говорить, общие положения методики расследования преступлений. В справочниках по криминалистике, составленных П.П. Михеевым вместе с Н.Н. Семеновым (1926 г. и 1927 г.), а также лично П.П. Михеевым (1929 г.) на основе работ Р.А. Рейса, Г. Гросса, Е. Анушат, А. Вейнгардта, Ничефоро, Оттоленги, Реефельда, И.Н. Якимова и других известных в то время ученых криминалистов, отмечалось: «Криминалистика делится на три основных отдела: уголовная техника, уголовная тактика и методология». «Методология в криминалистике, — как указывается в справочниках, — учит правильному применению методов уголовной техники и тактики, направленных к расследованию преступлений». В. Громов, так же как и перечисленные авторы, не различал такие научные категории, как «методика» и «методология». Поэтому третий раздел криминалистики до середины 30-х годов ХХ в. назывался то «методологией», то «методикой».
Научная литература по криминалистике до 30-х годов прошлого века отличалась тем, что отчасти была переводной, отчасти компилятивной и, как правило, значительно устаревшей. Издательство «Право и Жизнь» предприняло попытку издания общедоступных работ по криминалистике, рассчитанных на практических работников. В первую очередь планировалось издание наиболее заслуживающих внимания переводных трудов зарубежных авторов, а затем выпуск оригинальных отечественных работ. Но планы эти были реализованы лишь отчасти. Так, не без успеха были изданы переводы работ Р. Гейндла, Г. Шнейкерта, А. Гельвича (1925 г.), Э. Анушат (1927 г.), а «оригинальных» работ по криминалистике отечественных авторов издательство так и не выпустило.
Помимо указанного издательства переводные работы по криминалистике выпускались и другими. Так, была переиздана совместная работа В. Штебера и Г. Шнейкерта, посвященная уголовной полиции, под которой авторы понимали «ту часть учения о полиции вообще, которая относится к раскрытию виновников совершенных преступлений». Данное учение, по мнению авторов, состояло из четырех частей: 1) органы уголовной полиции и их вспомогательные средства; 2) действия уголовной полиции при расследовании преступных действий; 3) действия уголовной полиции при отдельных видах преступлений; 4) об особенностях профессиональных преступников. Таким образом, В. Штебер и Г. Шнейкерт в учении об уголовной полиции выделяли в самостоятельный ее раздел способы действий полиции при расследовании отдельных видов преступлений.
В монографической работе «Введение в уголовную технику» Г. Шнейкерт изложил основные положения учения об описании примет. Посвященная научно-техническим методам собирания и систематизации материалов работа дает обстоятельное описание способов идентификации личности преступника, известных в первой четверти XX в..
В 1931 г. выходит в свет книга практического работника и преподавателя Симферопольской областной школы милиции Н.Д. Вороновского под названием «Уголовная техника. Начальный курс». Несмотря на то что она явилась по существу повторением положений, уже высказанных криминалистами Р.А. Рейсом и И.Н. Акимовым, она была замечена и включена в учебные программы курсов и школ милиции и погранохраны.
Анализируя особенности развития криминалистики в целом и ее раздела — методики расследования преступлений в частности, в 20-е — начале 30-х годов прошлого столетия оно по большей части основывалось на работах зарубежных авторов 20-30-летней давности, т.е. в определенной части не являвшихся актуальными для новых реалий и не соответствовавших достижениям естественных наук. В связи с этим показательным является переиздание в 1930 г. работы Г. Гросса «Руководство к расследованию преступлений». В предисловии к данной книге И.Н. Якимов отмечал не только несоответствие ее содержания «русской действительности», но и освещение в ней вопросов, потерявших актуальность, в связи с чем издаваемый текст книги был сокращен. Таким образом, переизданная в очередной раз работа Г. Гросса состояла из двух частей. Общая часть была посвящена вопросам производства следственных действий и характеристики преступников, а особенная часть — способам расследования убийств, телесных повреждений, краж, мошенничеств и подлогов.
В 30-х годах прошлого века отечественная криминалистика приобрела трехчленную структуру. И хотя в ряде криминалистических работ подчеркивалось, что система криминалистики как науки о расследовании преступлений во всем ее объеме еще окончательно не выработалась, — все же тенденция деления ее на три части (уголовная техника, уголовная тактика и методика расследования стала преобладать и в конечном итоге взяла верх над иными подходами в разрешении данной проблемы.
Обоснование факта существования методики расследования преступлений привело к тому, что в первом учебнике по криминалистике 1935 г. методика расследования рассматривалась как один из трех самостоятельных разделов криминалистики наряду с уголовной техникой и уголовной тактикой. Авторы данного учебника дали следующую характеристику данному разделу: «Частная методика изучает те специфические особенности, которыми отличается расследование отдельных видов преступлений. Так, например, методика расследования убийства изучает те приемы, которые на основе общих правил уголовной тактики и техники подлежат применению, исходя из особенностей данного вида преступлений».
В 1936 г. вышла вторая книга учебника по криминалистике, объединяющая частные методики расследования преступлений (бытовых убийств, террористических актов, грабежей и разбоев, половых преступлений, поджогов, хищений социалистической собственности, должностных и хозяйственных преступлений). И хотя в этой книге не было общетеоретических положений, она дала более развернутую систему криминалистической методики и несколько вариантов построения частных методик.
Критикуя ранее предложенные общие схемы расследования (Анушат, Ничефоро, Якимова), а также указанный выше подход к решению проблем методики расследования преступлений, предложенный В. Громовым, авторы учебника отмечали, что «говорить о схеме расследования можно лишь условно, во-первых, как о некоторой, обычной, применимой в большинстве случаев последовательности следственных действий, во-вторых, как о перечне тех вопросов, которые должны быть выяснены при расследовании». Далее подчеркивалось, что «схема расследования может быть дана лишь применительно к отдельным видам преступлений, что и делают частные методики расследования. В типовой схеме можно дать только перечень общих приемов расследования».
Сделав правильный вывод, как представляется, об отсутствии реальных возможностей разработать общую схему расследования применительно ко всем преступлениям (общий метод расследования), авторы учебника все же не полностью отказались от самой идеи разработки «перечня общих приемов расследования». Об этом свидетельствует следующий вывод авторов этого учебника: «В смысле же обычной, нормальной последовательности следственных действий некоторая типовая схема может быть намечена, если не для всех преступлений сразу, то, во всяком случае, для важнейших групп преступлений». Фактически в учебнике поддержана позиция критикуемых криминалистов (Анушат, Ничефоро, Якимова). Так, в частности, в свое время И.Н. Якимов писал, что именно в производстве следственных действий в рамках рассмотренной им схемы расследования преступлений (в очередной раз следует отметить: такой же схемы, которую предложил Ничефоро), в их логической последовательности и заключается общий метод раскрытия всякого преступления вне зависимости от свойственных ему особенностей. Одновременно И.Н. Якимов подчеркивал: «При несложных преступлениях нет необходимости производить все указанные действия, иногда даже может выпасть из дела целый период расследования ввиду отсутствия в нем надобности, равно как, наоборот, могут быть введены в его ход те или иные действия, обусловленные особенностями данного уголовного дела».
Если же говорить о работе Э. Анушат, то можно без особого труда заметить, что им была предпринята попытка проанализировать возможности использования законов формальной логики при расследовании преступлений. Поэтому и критика авторов учебника по криминалистике 1935 г. свелась, по существу, к навешиванию ярлыков: «Формальный, метафизический характер этой схемы (предложенной Э. Анушат. — Прим. авт.), отрывающей расследование от живой конкретной действительности и втискивающей ее в узкие рамки силлогизма» без какой-либо попытки обосновать «полную неприемлемость этой схемы для советской криминалистики».
В связи с изложенным представляется, что неконструктивная критика общего метода расследования Ничефоро и Якимова, попытка представить логические схемы Э. Анушат как всеобщий метод расследования обусловлены известным политическим режимом в стране, фактически предопределившим крайнюю позицию советских криминалистов к любой точке зрения западных криминалистов.
Наметившееся отставание отечественной науки криминалистики в целом и криминалистической методики в частности от практики раскрытия, расследования и предупреждения преступлений, ставшее явным к середине 30-х годов ХХ в., было обусловлено отчасти и политической ситуацией в стране, с одной стороны, предопределявшей требования к практической деятельности органов расследования, с другой — к науке, которая была поставлена на службу политическим интересам государства. Так, в частности, в одном из учебных пособий по курсу криминалистики 1938 г. отмечалось, что юридические журналы не печатали статей по криминалистике, исследовательскими и учебными юридическими институтами не выращивались новые научные кадры криминалистов, а в течение нескольких лет курс криминалистики был даже исключен из учебных планов юридических институтов. Вместе с тем в учебном пособии такое положение дел связывалось не с политическим режимом в стране, обусловившим сложившуюся ситуацию, а с «деятельностью врагов народа, орудовавших в области права», которые криминалистику «загоняли на задворки».
Таким образом, политическая направленность советской криминалистики стала отчетливо проявляться к середине 30-х годов XX в. Критика зарубежных ученых-криминалистов в основном заключалась в том, что «они рассматривают преступника не как представителя того или иного класса, действующего в определенных, конкретных условиях классовой борьбы, а как некоторую абстрактную личность, выступающую вне времени и вне пространства, как нарушителя объективного правопорядка». Для советской криминалистики в этот период «политическая направленность расследования от начала до конца — важнейшее и необходимое требование, без выполнения которого сплошь и рядом невозможны положительные результаты расследования».
Тем не менее, возникновению и становлению методики расследования преступлений как самостоятельного раздела в системе, заявившей о своем существовании отечественной криминалистики способствовали обширный эмпирический материал, накопленный опыт применения при расследовании преступлений криминалистических средств, приемов и методов, необходимый для теоретических обобщений и формулирования закономерностей, относящихся к области противоправной деятельности и к деятельности по организации и осуществлению расследования.
В 1938 г. Б.М. Шавер публикует две статьи, посвященные содержанию криминалистики и принципам методики расследования преступлений. И хотя автор сделал попытку дистанцирования советской частной методики от криминалистических методик зарубежных авторов, которые, по его мнению, в силу классовой позиции не могли вскрыть истинные причины и механизмы преступлений в капиталистическом обществе, но далеко «уйти» не смог. Как и зарубежные авторы, Б.М. Шавер полагал, что методика расследования преступлений является самостоятельной частью криминалистики. В частности, он писал: «Если при определении понятия криминалистики как науки идет спор, должна ли быть включена в нее уголовная тактика или техника — эта часть уголовного процесса, — то совершенно бесспорным и общепризнанным является то положение, что частная методика, т.е. методика расследования отдельных видов преступлений, включает в себя как тактику, так и технику, — является особенной частью и тактики, и техники, отражая конкретное применение ее к расследованию отдельных видов преступлений».
Таким образом, Б.М. Шавер поддержал фактически существовавшую к этому времени точку зрения дифференциации системы криминалистики на две части: Общую и Особенную. В Общую часть он отнес криминалистическую технику и тактику, а в Особенную — методику расследования. Последнюю он разделил на применение основных принципов криминалистики к расследованию отдельных видов преступлений и методику их расследования.
Общим лейтмотивом обеих частей явились следующие положения:
1) никаких единых методов и способов, которые можно было бы применять при расследовании различных преступлений, нет. Не только методика расследования отдельных категорий преступлений, но и методика расследования конкретного преступления индивидуальна;
2) возможна выработка некоторых общих принципов, из которых нужно исходить и которыми нужно руководствоваться при определении проблем частной методики расследования преступлений.
Несмотря на то что статьи Б.М. Шавера были пронизаны политической составляющей и, по существу, дублировали сформировавшуюся к тому времени основную тенденцию, складывающуюся в науке криминалистике, тем не менее они, бесспорно, являлись знаковыми с точки зрения выработки единого системоообразующего подхода в отечественной криминалистике в целом и криминалистической методики расследования в частности.
В учебниках по криминалистике, изданных в 1938 г. и 1939 г., не просто сохранилась, но и получила свое развитие трехчленная система криминалистической науки. Заключительный раздел криминалистики — частная методика — был представлен в качестве особенной части техники и тактики расследования преступлений. В первой главе учебника 1939 г. изложены взгляды С.А. Голунского и Б.М. Шавера о предмете, методе и задачах методики расследования отдельных видов преступлений. Под методикой понималась «часть науки криминалистики, обобщающая опыт расследования отдельных видов преступлений, определяющая соответственно специфическим особенностям данной категории дел наиболее целесообразные приемы и методы их расследования.». Помимо определения предмета методики расследования отдельных видов преступлений (или частной методики) глава содержала ряд ценных положений, сыгравших важную роль в развитии криминалистической методики. Именно они сформулировали задачи частной методики, а именно:
«а) посредством изучения данных о раскрытии преступлений установить все известные способы совершения преступлений, а также определить методы раскрытия могущих возникнуть преступлений данной категории;
б) определить с наибольшей точностью участников и объекты, на которых могут быть обнаружены следы преступлений, и указать методы и способы обнаружения этих следов, методы и способы их исследования и проверки их достоверности;
в) по возможности точно определить методы установления круга лиц, среди которых могут быть обнаружен преступник и выявлены важные для дела свидетели;
г) указать способы анализа, сопоставления и изучения фактов и событий, пользуясь которыми можно было бы установить истину в уголовных делах данной категории;
д) приспособить научные и специальные знания, необходимые для расследования данной категории дел, еще не используемые при разработке общих вопросов криминалистики; приспособить уже известные науке криминалистике приемы и методы к специфике расследования данной категории преступлений;
е) определить политическую направленность следствия с таким расчетом, который обеспечил бы раскрытие наиболее опасных и наиболее серьезных преступлений, гарантировал бы раскрытие целей и мотивов этих преступлений;
ж) разработать формы и методы сочетания оперативно-розыскных и следственных действий при расследовании отдельных категорий дел;
з) определить процессуальные особенности проверки и оформления доказательств, которые нужно учитывать при расследовании данной категории дел;
и) показать значение, которое имеет вопрос о квалификации преступления для правильного направления расследования данного вида преступлений».
В учебнике излагались также методики расследования хищений и растрат общественной собственности, должностных преступлений, выпуска недоброкачественной продукции, нарушений правил по технике безопасности, убийств, изнасилований и преступлений, совершаемых несовершеннолетними.
В отличие от учебного пособия 1935 г. С.А. Голунский и Б.М. Шавер впервые предприняли попытку разрешить такие теоретические проблемы, как предмет, метод и задачи методики расследования преступлений. Взгляды указанных авторов были положены в основу дальнейшего формирования и совершенствования системы научных положений методики расследования преступлений, которые ими были определены как предмет частной методики.
Рассмотренные тенденции развития криминалистической методики как заключительного ее раздела иллюстрирует вышедшая в 1940 г. работа М.Е. Евгеньева, посвященная методике и технике расследования преступлений. В ней автор, следуя традициям, заложенным в рассмотренных ранее работах зарубежных криминалистов и в определенной степени продублированных отечественными криминалистами 20-х годов ХХ в., говорит о расследовании дел (преступлений. — Прим. авт.) по косвенным доказательствам, исходя из того, что на протяжении всего расследования следователь доказывает два основных для каждого дела факта: факт наличия преступления и факт совершения его обвиняемым. При этом он акцентирует внимание на строгой последовательности выполнения следственных действий: всякое последующее следственное действие должно вытекать из предыдущего, должно быть тесно связано с ним, результат каждого последующего следственного действия должен увязываться с результатом предыдущих следственных действий и из них вытекать.
История становления отечественной криминалистической методики характеризовалась также продолжающейся практически с момента становления до 70-х годов прошлого века дискуссии о месте методики расследования преступлений в системе наук. Так, в 1942 г. на заседании кафедры судебного права Военно-юридической академии Красной Армии было проведено обсуждение доклада М.С. Строговича «Предмет криминалистики и ее соотношение с уголовным процессом». Докладчик возражал против включения следственной тактики и методики расследования преступлений в криминалистику, отводя ей роль лишь вспомогательной дисциплины технического характера. Вопросы же следственной тактики и методики должны, по его мнению, рассматриваться как составная часть или специальный курс уголовного процесса.
В послевоенные годы в заключительном разделе учебников по криминалистике авторы стали выделять группу положений, общих для расследования отдельных видов преступлений. Б.М. Шавер назвал этот раздел криминалистической методики «основными положениями», включив в них понятие методики и характеристику структурных частей конкретных частных методик (уяснение состава преступления; обстоятельства, подлежащие выяснению и исследованию; основные приемы и методы обнаружения и фиксации доказательств; меры возмещения причиненного вреда и обеспечения конфискации имущества; выявление обстоятельств, способствующих совершению преступления). Также автор сформулировал определение методики, под которой понимал «часть науки советской криминалистики, обобщающей опыт расследования отдельных видов преступлений, определяющей в строгом соответствии с требованиями советского уголовно-процессуального закона и специфическими особенностями каждой категории уголовных дел научные приемы и методы раскрытия, расследования и предупреждения этих преступлений». В учебнике методики излагаются уже по единой схеме: задачи расследования; первоначальные следственные действия; особенности предмета доказывания; основные приемы и методы обнаружения и фиксации доказательств; выявление обстоятельств, способствовавших совершению преступлений.
В 1955 г. была издана монография Б.Л. Зотова, посвященная теории криминалистики, которая раскрывала понятие, задачи и некоторые принципы криминалистической методики. В своих выводах автор исходил из определения методики расследования отдельных видов преступлений, предложенного в учебнике по криминалистике 1952 г. Б.М. Шавером, изменив его некоторым образом. Криминалистическая методика, как писал Б.Л. Зотов, является частью науки криминалистики, занимающейся изучением и обобщением опыта расследования различных категорий преступлений, и на основе этого обобщения в строгом соответствии с нормами уголовно-процессуального закона разрабатывающей наиболее правильные приемы и методы установления истины и изобличения преступника.
Несмотря на наличие некоторых работ, в период с 1950 г. до середины 60-х годов XX в. развитие общих положений частных методик привлекало к себе явно недостаточное внимание ученых-криминалистов. Как правило, общетеоретические и прикладные проблемы криминалистических методик рассматривались в многочисленных учебниках и пособиях, проблемных статьях, а также в монографических работах, посвященных иным проблемам криминалистики. Так, например, в диссертации А.Н. Васильева проблемы методики расследования отдельных видов преступлений освещались в связи с исследованием содержания, системы и задач следственной тактики.
Как представляется, процесс пополнения общих положений частных методик сдерживался существующими в то время представлениями о предмете криминалистической науки только как о технике и тактике собирания и исследования доказательств, методике расследования и предотвращения преступлений. Введенная Р.С. Белкиным и поддержанная большинством ученых-криминалистов двухчленная структура предмета отечественной науки — изучаемые закономерности преступной деятельности и деятельности по собиранию, исследованию, оценке и использованию доказательств и основанные на их познании средства, приемы и методы раскрытия, расследования и предотвращения преступлений — способствовала интенсивному формированию общих положений криминалистической методики.
Первым автором диссертационного исследования общих теоретических основ криминалистической методики был А.Н. Колесниченко. В своем исследовании автор исходил из того, что содержание криминалистической методики как раздела криминалистической науки складывается из двух частей: общих положений и конкретных частных методик. К положениям, общим для всех методик, А.Н. Колесниченко отнес:
а) общую криминалистическую характеристику данного вида преступлений;
б) обстоятельства, подлежащие доказыванию;
в) производство первоначальных следственных действий;
г) особенности построения следственных версий и производства последующих действий следователя;
д) деятельность следователя по предупреждению преступлений данного вида.
Методологическим проблемам расследования преступлений посвящена диссертация И.М. Лузгина, на основе которой была подготовлена и издана монография. В указанных трудах автор подчеркивал, что нельзя отождествлять методологию и методику. Под методологией расследования он понимает совокупность теоретических положений и сущности расследования как частного случая познавательной деятельности в системе советского уголовного процесса. «Она не преследует цели разработать частные методики собирания, исследования и оценки доказательств, а изучает природу этой деятельности как процесса познания, закономерности установления истины по уголовному делу, систему методов познания, особенности доказательственной информации, исследует характер знаний, достигаемого расследованием, подчеркивая, что нельзя отождествлять методологию и методику».
Дальнейшая разработка общих положений криминалистической методики привела к включению в их число: правовых основ методики; общих принципов организации расследования, в том числе принципов взаимодействия следователя и оперативного работника; данных о способе совершения преступления, имеющих особое значение для криминалистических методик; организационных мероприятий по раскрытию, расследованию и предотвращению преступлений; криминалистических характеристик и классификации преступлений; представлений о периодизации этапов процесса расследования. В дальнейшем в общие положения методики включены принципы, характеризующие процесс расследования или отражающие характерные черты частных методик, принципы формирования частных криминалистических методик. С включением в предмет криминалистики указания на изучаемые ею закономерности возникновения доказательственной информации о преступлении и преступнике и другие ученые-криминалисты стали раскрывать частные проявления общих закономерностей предмета этой науки применительно к специфике технических средств и тактических приемов, имеющих место в расследовании конкретных видов преступлений.
В содержание криминалистической методики в последующем включили общие положения, отражающие сущность, характер, направленность и формы проявления закономерностей собирания, исследования, оценки и использования доказательств, а также относящиеся к этому разделу науки частные криминалистические теории, опирающиеся на эти закономерности.
Таким образом, общие положения методики по своему количественному и качественному состоянию сложились в 60-80-х годах прошлого века в развитую систему научных знаний, которая существенно приблизила теоретические представления криминалистической методики к практической деятельности по раскрытию, расследованию и предупреждению преступлений. Работы О.Я. Баева, Р.С. Белкина, А.Н. Васильева, И.А. Возгрина, А.К. Гаврилова, И.Ф. Герасимова, Л.Я. Драпкина, А.В. Дулова, Г.Г. Зуйкова, А.Н. Колесниченко, И.М. Лузгина, В.А. Образцова, И.Ф. Пантелеева, А.Р. Ратинова, Н.А. Селиванова, В.Г. Танасевича, А.А. Эйсмана, Н.П. Яблокова и других ученых-криминалистов сыграли в этом процессе заметную роль.
Сказанное вовсе не означает, что существующая теоретическая система общих положений и частных методик лишена каких бы то ни было недостатков и все предлагаемые авторами положения достаточно адаптированы к соответствующему эмпирическому материалу, прошли проверку практикой и необходимую корректировку. Некоторые из них, как правильно замечает Н.С. Чурилов, обозначены лишь в общих чертах.
Статьи по теме:
